Живописец смерти
Шрифт:
Заслышав все это, я, если успеваю, бросаюсь на диван и притворяюсь спящим. Лежу не шевелясь, жду, пока раздастся противный скрежет дверной ручки — ни дать ни взять, кто-то прочищает голос, — потом шарканье замирает на пороге, и мать говорит «тссс» самой себе. И снова скрежещет дверная ручка, шелестят, удаляясь, тапочки, скрипят ступеньки, звякает кольцо, слышится на середине лестницы частое дыхание — и все, тишина. Вначале, когда я бросался на диван, даже не подумав прикрыться пледом, который теперь всегда держу под рукой, она подходила, чтобы меня укутать, и порой замечала, что я не сплю.
И тогда
— Ты спишь?
И пускалась в разговоры.
Если я остаюсь в кресле, откидываюсь на спинку, пристроив голову на самый ее край, или даже склоняюсь к столу, уткнув голову в сложенные руки, — это не действует. Ибо она входит, трогает меня за плечо и говорит:
— Хочешь спать — ложись в постель.
И пускается в разговоры.
Но если у меня включен сканер, а того гляди, и музыка тоже, выхода вообще никакого нет. Она понимает, что я не сплю. Единственное, что можно сделать, — это быстро протянуть руку к экрану сканера и повернуть ручку частоты. Настроиться на чаты. На разговоры через компьютеры, через Интернет.
Я совсем недавно обнаружил такую возможность. Сигналы, которые посылает модем, проходят через телефонные линии, оповещая о себе рыдающими, искаженными из-за электрических разрядов звонками, и эти сигналы можно перехватить. Я столько раз их слышал, прочесывая эфир с помощью сканера. Вихрь мелодичных свистков, стая птиц, их желтое чириканье в порывах синего, жгучего ветра. Я слышал их много раз, но только недавно мне пришло в голову соединить сигналы со звуковой программой моего компьютера. Так свистки превратились в слова, произносимые низкими, глухими синтезированными голосами из колонок, которые стоят у меня на столе. Если это данные, которые передаются с терминала на терминал, разобрать ничего нельзя, но если это сообщения, которыми люди обмениваются в чате, слова складываются в фразы. Фразы пишутся на экране с помощью клавиатуры, но потом становятся голосами. Голосами города. Люди их читают. А я слушаю.
Мать ненавидит синтетический голос компьютера. «Господи боже, эта штуковина… слышать ее не могу», — говорит она и уходит. Поэтому я и стараюсь выйти в эту программу всякий раз, когда она приближается. Но иногда это не действует. Иногда она остается.
И пускается в разговоры.
— Господи боже, эта штуковина… слышать ее не могу. Чем ты занят? Что ты слушаешь? Не слишком ли громко ты включил музыку? У тебя ведь тонкий слух… сам знаешь.
Днем я не слушаю Чета Бейкера. «Almost Blue» — ночная песня. Днем я ставлю компакт-диски или слушаю радио. Радиостанцию «Бар-Флай» ближе к вечеру. Только джаз, никаких комментариев, короткая реклама время от времени. Только джаз, особенно би-боп.
Коулман Хокинс.
Лиловый саксофон, дрожа, удлиняется, такой горячий, что фортепьяно, контрабас и тарелки ударников плавятся, истончаются до прозрачности, и он проходит насквозь.
Голос матери. Зеленый из-за сигареты, которую она курит, — этот запах я учуял, когда она была еще на нижних ступенях, вместе с запахом лака для волос, которым она всегда поливает прическу. Открытые гласные то поднимаются, то опускаются, цепочка слогов — словно горная цепь. Она говорит, будто поет под музыку:
— И почему только в средней школе ты не захотел учиться играть на фортепьяно… сейчас бы, уж наверное,
Голос из колонки. Всегда одинаковый, ни модуляций, ни придыханий, ни цвета. Мужской голос, чуть-чуть двоящийся: «р» чересчур раскатистое, да и гласные порой слишком растянуты. Пауз между словами нет. Только небольшая заминка между фразами. «Прривет заапятая меня зовут ррита заапятая о-откуда передаешь вопрросительный знак Из болоньи заапятая а ты вопрросительный знак Я то-оже из болоньи точка Ты кто по зодиа-аку вопрросительный знак Ско-орпион а ты вопрросительный знак».
Голос звучит контрапунктом к музыке и к голосу матери. То, и другое, и третье — инструментальное соло, песня и ритм.
Майлс Дэвис.
Тугие, круглые, красные звуки трубы выдуваются прямо между слов, которые произносит мать.
— Та учительница, которая занималась с тобой после того, как ты больше не захотел посещать школу, всегда, бедняжка, твердила тебе: прикасайся к вещам, щупай их, пользуйся пальцами…
Сурдина сплющивает звуки трубы, разматывает их, как бинты, и к ним прилипает там и сям низкий, навязчивый, сбивающийся ритм синтезированного голоса. «Воо-долей на подъеме к ра-аку луна в знаке стрельца-а точка Э-это здо-орово ррита заапятая прравда точка Ты-ы в э-этом рра-азбираешься вопрросительный знак».
— Такая милая синьорина, жалко, что ты не захотел заниматься с ней, а насчет той, следующей, я с тобой согласна, ей и вправду было наплевать…
Труба звучит уже в полную силу, всюду оставляя дыры. Много-много дыр, желтых, жужжащих.
— Так вот, я ничего не хочу сказать, я ни на чем не настаиваю, но, по-моему, если бы ты время от времени хоть ненадолго выходил на улицу — это принесло бы тебе только пользу…
«Мы-ы с тобой по-охожи заапятая ррита заапятая мы-ы бо-оимся о-одного и того же точка Че-его вопрросительный знак О-одиночества точка». Труба Майлса Дэвиса скользит на одной длинной лиловой ноте, изливается капля за каплей и умирает. А мать с компьютером, теперь в унисон, добавляют новый финал:
— При жизни отца все было по-другому.
«Да-а. О-одиночества точка».
Рон Картер.
Вне ритма вдруг прорезывается мелодия контрабаса. Обычно она красивая, лиловая, почти голубая, но сегодня, рядом с синтетическим голосом, становится зеленой. Я уже собираюсь перевести сканер на что-нибудь другое, но моя рука замирает над кнопками. Один из двоих спрашивает: «У тебя-я е-есть микррофо-он для рра-азговорра в э-эфире вопрросительный знак», а второй отвечает: «Да-а».
Я оставляю сканер в прежнем режиме, только убираю громкость; теперь голоса едва слышны.
— Привет. Ты слышишь меня?
Девушка. Молодая. С напором произнесла «р» в «привете», но снизила тон на «ы» в «слышишь». Расстроенная.
— Ты слы-ышишь? — с нетерпением.
— Плохо… погоди-ка, попробую наладить… а? Теперь хорошо?
Парень. Молодой. Но что-то не так с его голосом. Не нравится мне этот голос.
Она улыбается. Я это чувствую по тому, как слова круглятся и как бы целиком проскальзывают между растянутых губ. Тон высокий, гласные с придыханием, тугие, красные. Она иронизирует. Шутит. У нее от души отлегло.