Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
Он поднимается, тепло жмет руки капитанов.
– Прошу сегодня же обязать младших офицеров рассказать матросам цель и задачу в сражении. Одушевление в бою без понимания невозможно-с.
– Что касается господ офицеров, не бывших в боях, напомните им, что флаг на крюйс-брам-стеньге "Парижа" принадлежит Федору Михайловичу, который мичманом на бриге "Меркурий" готов был спуститься с пистолетом в крюйт-камеру и взорваться с кораблем вместе, ежели к тому привела бы крайность...
Темная серая ночь плотно охватывает корабли. Кутров зябко поводит плечами, громко зевает и чертыхается, спускаясь в шлюпку. Мичман Нарбут прыгает за командиром в корму.
– Как прошло совещание, Николай
– А неизвестно зачем и вызывать было. Штабные - лекции читали. Вице-адмирал Нахимов велел вас в иереи поставить.
– Меня?
– Всех обер-офицеров.
– Он понижает голос.
– С матросами о сражении беседовать! Ерундистика.
Шлюпка уходит из освещенной полосы моря в зыбкую тьму. Гребцы ровными взмахами весел гонят шлюпку вразрез волны. Они молчат. У капитана Кутрова матрос не смеет задавать вопросы офицеру.
Вдоль побережья из Синопа в Константинополь мчатся курьеры. Осман-паша сообщает Порте, что блокирован русскими кораблями. Он просит помощи англо-французского флота. Лорд Редклиф немедленно заявляет султанскому правительству: одного присутствия союзных эскадр в проливах достаточно для безопасности турецкого флага. Русские не посмеют напасть на суда турок из страха перед наказанием их англо-французами. И затем, ведь Осман-паша пишет, что на море бурно! Союзники не могут рисковать своими кораблями. Союзные адмиралы убеждены, что и русские не удержатся в море. Блокада в штормовом ноябре - миф. В такие погоды даже Джервис и Нельсон уходили от берегов Франции и отстаивались в портах Англии.
Ожидая нападения, Осман-паша свозит солдат и пушки десантного отряда на берег, лихорадочно укрепляет синопские батареи. Страшный урок Наварина стоит перед глазами турецкого флагмана. Контр-адмирал Гуссейн уговаривает Осман-пашу выйти и прорваться в Константинополь. Но Осман-паша хорошо знает, что в открытом море русские моряки будут несравненно сильнее, что они превосходно маневрируют. И если Мушавер-пашу, опытного английского моряка, командовавшего тремя пароходами, поколотил один русский фрегат, то что ожидает эскадру при встрече с линейными кораблями Черноморского флота без поддержки берега? Флагман ищет поддержки своему решению у Слейда, но англичанин воздерживается от советов и торопит механиков с ремонтом машины "Таифа"...
Проводив Новосильского к трапу, Павел Степанович разбирает почту. В свете покачивающейся лампы его глаза устало скользят по газетным столбцам. Ничего хорошего нет в сообщениях с Запада, ничто не говорит о том, что в Петербурге понимают, какая буря будет трепать российский корабль. Когда адмирал писал Меншикову и Корнилову о присылке кораблей для уничтожения турецкой эскадры в Синопе, где-то в глубине души таилась надежда, что его отзовут и не сделают несвоевременного вызова коалиции. Завтра черноморцы разобьют турок, но что дальше? К войне Россия не подготовлена. Все живое в ней удушено, и даже вооружаться она не может без покупок у нынешних врагов.
Над каютой топот ног, шуршат по палубам снасти. Офицеры и матросы готовятся выполнить свой долг. Жребий брошен. Остается вести черноморцев в битву и победить. Вспомнив Наварин, он испытывает удовлетворение. Отданные приказания точнее и яснее распоряжений Кодрингтона. Диспозиция точно указывает наивыгоднейшее место каждого корабля для борьбы с батареями и судами противника. Приказ решительно требует сосредоточенного огня, предусматривает безопасность движения и порядок управления в бою.
Павел Степанович вынимает свою записную книжку. Поперек листка записано для памяти: "Евгений - доставить место в бою". Надо ему поручить такое дело, чтобы император не мог отказать в восстановлении офицерского чина.
Адмирал спускается в мидель-дек. Подвахтенные
– Почему не у всех овчины? Подите к вахтенному лейтенанту. Немедленно раздать!
– Матросы сами жалеют, ваше превосходительство. В сражении...
– Вздор. Глупо. Для сражения нужен здоровый, бодрый матрос. Интендантство овчины новые даст. Да и утром уложиться успеют. Подите-с. Барановского, ежели повстречаете, просите ко мне.
Он идет на бак. Фонарь вырывает из темноты головы, разметавшиеся руки. Разносится здоровое сонное дыхание уставших людей. Но не все спят. В темноте золотыми угольками светят цигарки, и матросы сидят в кругу светляков. Адмирал вышагивает из темноты неожиданно:
– Поди, утром будете клевать носами. Почему не спите?
Матросы вскакивают.
– Садись, садись, - нетерпеливо ворчит Нахимов и светит в лица матросов.
– Старые служивые, а плохой пример даете молодым. Пора уже второй сон видеть,
– Старикам сон не требуется, ваше превосходительство.
– Байки слушаете?
– Письма нам господин квартирмейстер пишут. Адмирал теперь видит в кругу света Евгения Шахматова.
– И много вас к нему на очередь? Э, да вы так до утра просидите. Давай-ка помогу. Кому еще? Ничего, ничего, не ломайся. Держи фонарь.
– Павел Степанович усаживается рядом с Ширинским-Шихматовым и приготавливается писать.
– "Любезная супруга Анастасия Александровна, низко кланяется вам любящий муж ваш, матрос первой статьи сорок первого экипажа линейного корабля Черноморского флота "Императрица Мария" Шевченко Федор Тарасович. Перво-наперво, - матрос колеблется и, повысив голос, продолжает: - сообчаю, что письмо это писано перед сражением с туркой на турецкой гавани Синоп и писал его отец наш любимый виц-адмирал Павел Степанович Нахимов".
– Это, брат, напрасно.
– Сделайте милость, Павел Степанович, - требовательно говорит Шевченко.
– "И потому прошу вас, любезная, дорогая супруга, сохраняй письмо, оно для черноморца равно что Георгиевский крест..."
– Правильно, Шевченко, - говорит другой старик.
– Правильно, - шепчут матросы и сдвигаются вокруг адмирала.
– Скажи, пожалуйста, до чего прост, - умиляется один из стариков, когда адмирал уходит.
– Да, хороший, на редкость сердечный человек, - задумчиво говорит Ширинский-Шихматов.
– Еще перед моим разжалованием был случай под крепостью Субаши. На корвете "Пилад" заболел рожей лейтенант Стройников. Его свезли на берег, да второпях ничем не снабдили. Офицеры с адмиральского фрегата доложили Павлу Степановичу, что Стройников без денег, без чаю и сахару. Так адмирал свою провизию отослал и двести рублей последних денег. А потом вызвал командира "Пилада" и отчитал: "Стыдно-с, говорит, непростительно, черство. Вы человек семейный, у вас дети, сыновья. Что, если бы с одним из них так поступили? Прощайте". И отвернулся от капитана.
– Пожалел, значит, офицера, - говорит кто-то.
– Известно, каждый барин свою белую кость бережет.
– Много ты понимаешь, - сердито огрызается в темноту Шевченко.
– Павлу Степановичу все одно - чи офицер, чи матрос. Даве летом на Графской дожидались мы его в шлюпке. Народу привалило со слободки, баб, ребят, инвалидов, кого хошь. Окромя фуражки, и не видать Павла Степановича. Ну, подошел я, а все гудят: "Павел Степанович, ваше превосходительство, отец наш..." А адмирал, значит, одному старику фуражку надевает - нечего, мол, кланяться низко - и вроде как увещевает прочих, что разом только "ура" кричат, а коли дело есть, так по порядку говорить надо.