Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
Клубы дыма окутывают суда противника и окрашиваются в багровый цвет. Ровные языки высоко поднимаются над "Навек-Бахри". Желто-зеленое пламя показывается на корвете "Гюли-Сефид". Два подводных толчка один за другим, и страшный гул, и волны с шумом бросаются на корабли русских, точно под водой возникло второе сражение. Концевые фрегат и корвет, разбитые пушками "Константина" и "Парижа", взлетают на воздух. Подброшенные страшной силой обломки "Навек-Бахри" падают на береговую батарею и производят на ней пожар. Остатки корвета летят на купеческие суда и обрушиваются в разных местах
– Превосходно действует "Париж". Выразил бы ему восхищение, да не на чем поднять сигнал, - досадует Павел Степанович.
– Пошлите мичмана на шлюпке к Истомину, пусть передаст мою благодарность.
Адмирал снимает фуражку и вытирает лоб.
– Да где же вода? Оказывается, легче взлететь на воздух двум кораблям, чем командующему эскадрой получить стакан воды.
Он оборачивается и видит вестового, который смущенно вытягивает руку с осколками стекла.
– Разбил?
– Держал, ваше превосходительство, крепко, а он хрустнул, как меня взрывом на палубу бросило.
– Руку поранил? Нет? Ну, и слава богу. Принеси хоть в кружке воду.
Он жадно пьет теплую, горькую от пороховой копоти воду, протягивает кружку матросу, но новый взрыв - и кружка катится то палубе и матрос отброшен в сторону. И мичман Костырев, который собирался идти на шлюпке, засыпан градом осколков. У мичмана вырвана пола куртки, окровавленная рука беспомощно повисла. Он морщится от боли, а упорный матрос уже на корточках ползает за укатившейся к борту кружкой и ловко подбирает ее у шпигата. .
– Счастливо отделались, - спокойно говорит адмирал, выдирая щепу, вонзившуюся в его густой эполет.
Костырев, обвязав платком пораненные пальцы, спешит выполнить приказание командующего. Теперь он даже счастлив - появится на "Париже" раненый, с личным поручением Павла Степановича. То-то позавидуют мичманы "Парижа".
Капитан Барановский оправился от контузии. "Мария" сосредоточивает огонь на "Фазли-Аллахе", а "Константин" на "Неджми-Фешане" и "Несими-Зефере". Эти фрегаты тоже отклепывают цепи и бросаются к берегу.
– Идет дело хорошо, - отрывисто бросает Барановскому Павел Степанович, наблюдая огонь "Чесмы" по высокой батарее под горой Ада-Кьой.
Колонне Нахимова остается только подавить батарею на молу, полузасыпанную после взрыва корвета. В колонне Новосильского бой продолжается. Пароходы "Таиф" и "Эрекли" развели пары и прорываются к выходу из залива перед русской линией, Истомин одним залпом заставляет "Эрекли" повернуть обратно, но "Таиф", идя зигзагами, лишает "Париж" верного прицела, развивает 11-узловый ход и убегает из залива. Истомин возобновляет огонь по фрегату "Дамиад". "Три святителя" и "Ростислав" заставляют избитые фрегаты "Низамие" и "Каиди-Зефер" броситься к молу.
В это время Нахимов слышит пальбу в далеком тылу, на входе в залив...
17 ноября Корнилов пришел на "Одессе"
Все три парохода, только что вооруженные бомбическими пушками, ходили на товаро-пассажирской линии Одесса - Константинополь и плохо приспособлены к новому, немирному назначению. Пушки, расставленные на бортах по обе стороны колесных кожухов, утяжелили суда, и они утратили свою проектную скорость.
Несмотря на нетерпение, Владимир Алексеевич может подойти к Синопскому перешейку только 18 ноября после полудня. На пароходах издалека слышат грозную канонаду, а затем за узкой полосой земли, закрывающей вход в залив, видят окутанный дымом клотик "Марии" с развернутым по ветру флагом Нахимова.
Федор Керн, командир "Одессы", спешно ворочает на мыс Ада-Кьой. Городские постройки и холмы снова закрывают рейд от отряда Корнилова. К Владимиру Алексеевичу доходят лишь отзвуки грохочущих орудий и гул взрывов. Небо на юге багровеет, как на ветреном закате солнца. Не зная, что означают взрывы, Корнилов мрачно смотрит с мостика и кусает губы, томясь неизвестностью.
Наконец сызнова открывается рейд в черно-багровом дыму. Солнце, пробившееся сквозь тучи, похоже на бледную луну в беззвездном небе. Лучи его не проникают сквозь тяжелые облака от пожаров и пальбы. Владимир Алексеевич напряженно рассматривает исковерканные суда турок и неподвижные линии гордых высоких кораблей Нахимова.
– Успех! Успех! Полная победа! Да и можно ли было сомневаться в черноморцах с Павлом Степановичем во главе!
Он не имеет времени охватить итоги сражения в деталях, но видит уродливые обломки неприятельских судов, уносимые течением, прибитые к берегу. Нельзя счесть, сколько сотен людей рассеялось по всей бухте на обломках мачт и рей, на ящиках и досках. Нельзя счесть трупов, что выносят волны на прибрежные камни.
Некогда наблюдать победу, потому что и адмирал и командир "Одессы" замечают спешащий в море "Таиф". "Одесса" должна нагнать неприятеля.
– Преследуем, ваше превосходительство, всем отрядом?
– спрашивает Керн, и Корнилов, отводя взгляд с рейда, отрывисто бросает:
– Конечно, сигнальте Панфилову. Тут сражение пришло к концу.
В самом деле, даже многие транспорты и купеческие бриги разбиты случайными ядрами. "Фазли-Аллах" горит за молом у батареи, а между городом и мысом Кьой-Хисар пылает "Эрекли". "Низамие", светясь как факел, свалился с "Дамиадом". Горит и "Каиди-Зефер".
Потом с "Неджми-Фешана" начинается ряд новых взрывов. Обломки этого корвета и "Фазли-Аллаха" перелетают за зубчатую городскую стену и зажигают несколько кварталов. С новым подводным гулом и всплеском волн взлетают вместе "Низамие" и "Дамиад", и наконец столб огня вырывается из "Каиди-Зефера". "Несими-Зефер", единственный из турецких кораблей, в состоянии поднять русский флаг.
Павел Степанович смотрит на часы и говорит:
– Все дело закончено-с... в два часа тридцать пять минут.