Жизнь Давида
Шрифт:
Когда эти два сына Реммона, убившие Иевосфея, были казнены и их безголовые и безрукие тела повесили в Хевроне, Давид, царь Иудейский, принял старейшин и представителей власти Израиля, пришедших в его столицу:
«И пришли все колена Израилевы к Давиду в Хеврон и сказали: вот, мы — кости твои и плоть твоя; еще вчера и третьего дня, когда Саул царствовал над нами, ты выводил и вводил Израиля; и сказал Господь тебе: "ты будешь пасти народ Мой Израиля, и ты будешь вождем Израиля". И пришли все старейшины Израиля к царю в Хеврон, и заключил с ними царь Давид завет в Хевроне пред Господом; и помазали Давида в царя над Израилем. Тридцать лет было Давиду, когда он воцарился; царствовал
В этих словах, суммирующих долгое и успешное правление Давида, содержится мысль, что жизнь всех смертных, какой бы славной она ни была, имеет начало и конец. Пророчества расскажут нам, что правление его дома будет вечным, но правление Давида на земле не будет продолжаться всегда. В момент его помазания царем Израиля неистовая история возвышения Давида, полная чудес, уступает место столь же неистовой и чудесной истории его царствования — уже не прекрасного юноши, а зрелого человека.
VI. Резня моавитян и Мемфивосфей
Когда Давид стал царем Израиля и Иудеи, он пошел войной на своих бывших союзников филистимлян. Он напал на иевусеев, и, хотя они заявили, что даже слепые и хромые будут сражаться, чтобы отразить нападение (или их город был так укреплен, что даже слепые и хромые могли защитить его), Давид одержал победу и захватил крепость Сион; там он построил город, который назвал Городом Давида. Так на нейтральной территории между Иудеей и Израилем, на ничейной земле, как Вашингтон находился не в Виргинии и не в Новой Англии, возникла новая столица Иерусалим.
В соответствии со своим новым рангом Давид увеличил количество жен и наложниц, в некоторых случаях это произошло по дипломатическим и политическим причинам. Он принял послов и кедровые деревья от Хирама, царя Тирского, который отправил к Давиду и своих плотников и каменщиков, построивших царю дом. Царь Адраазара Фой [7] отправил собственного сына гонцом к Давиду, царю Израиля, с дарами из серебра, золота и бронзы.
Давид сражался с филистимской армией в долине Рефаим и обрушился на нее на пространстве от Гаваи до Газера. Он скакал и плясал перед ковчегом Завета, когда его вносили в новый город Иерусалим, вызвав презрение Мелхолы, неистовой, но, увы, бездетной в большом коллективе царских жен.
[7]
Согласно библейскому тексту, он был царем Имафа, а с Адраазаром, наоборот, воевал.
Он победил филистимлян и поработил их. Он отобрал у них Мефег-Гаамма. Он также победил аммонитян и их наемников-сирийцев. Для поддержания безопасности он поставил гарнизоны и подрезал сухожилия лошадям, впряженным в захваченные колесницы. Давид также завоевал Моав, и со страной своей прабабки — местом, где он прятал своих родителей, когда скрывался от Саула, — он обошелся с крайней и необъяснимой жестокостью:
«И поразил Моавитян, и смерил их веревкою, положив их на землю; и отмерил две веревки на умерщвление, а одну веревку на оставление в живых. И сделались Моавитяне у Давида рабами, платящими дань» (II Цар. 8, 2).
Необъяснимое и невероятное зверство (современный английский язык жжет глаголом) кажется еще более диким потому, что его невозможно объяснить простой ненавистью к иноземцам из-за того, что они иноземцы. Войско Давида под командованием Иоава включало в себя лояльные отряды наемников из иноземцев, хелефеев и фе- лефеев. Чужеземные правители царь Фой и царь
«И царствовал Давид над всем Израилем, и творил Давид суд и правду над всем народом своим» (II Цар. 8, 15) — это сказано всего несколькими строками ниже сообщения о трех веревках, которыми смерили беспомощных моавитян. Можно предположить, что «свой народ» подразумевает нечто в большей степени племенное, чем национальное или религиозное, — но сами наши термины племя, нация или религия слишком приблизительны, и поэтому они не вполне подходят и вызывают неверные исторические или современные аналогии (Пелопоннесская война, Руанда, Сребреница, лагеря смерти) для истребления моавитян, которых укладывают на земле строем, измеряют тремя равными веревками, с очевидным безумным и щепетильным старанием пытаются отделить треть от них, причем не по числу людей, а по длине веревки, как будто моавитяне — это какая-то ткань или металлическая цепь.
Уцелевшая треть должна была на собственном опыте убедиться, что каждый из них — это не отдельный моавитянин, а множество локтей или долей лиги Моава, измеренного воинами царя Давида. Ретроспективный взгляд на эту расправу, возможно, напомнит эпизод из деяний пророка Самуила, когда он взял меч и изрубил на кровавые куски робко дрожащего царя Агага, воплощавшего для Самуила Амалика.
А если измерение и истребление моавитян (или двух третей их «длины») — это легенда? Возможно, это какая-нибудь намеренно преувеличенная похвала, или клевета, или не более чем фигура речи, которая на протяжении долгих доверчивых и все упрощающих веков принималась за достоверный факт? Но и тогда в этом сообщении, лаконичном — как будто речь идет об административной мере или о неважном событии в судьбе Давида, всеми обожаемого убийцы и поэта, танцора, которого пытался и не смог пригвоздить к стене Саул, — содержится глубокий смысл. Тогда выходит, что эта история сообщает нам, сколь ужасны все народы.
Неестественная и устрашающая картина истребления людей, разделенных на три части веревкой огромной длины, напоминает даже не то, как пророк лично убил Агага, а противоречащее мясницкой праведности Самуила его заявление о Божественном повелении отомстить всему «Амалику» за убийства и насилия, пронизывающие поколения и эпохи.
От человека Амалика, внука Исава, имя Амалик принимает народ, и он, каждый из его представителей, помечен местью. Народ Израиля также соединяет в названии и человека, и народ — приходящийся Амалику двоюродным дедом Иаков получает это новое имя. Вступив в единоборство с ангелом, он становится «Израилем», то есть «борющимся с Богом». Именно с момента этой битвы Иаков становится патриархом, другими словами, воплощением народа: «Отныне ты не будешь называться Иаковом, но будет имя тебе: Израиль. И нарек ему имя: Израиль. И сказал ему Бог: Я Бог Всемогущий; плодись и умножайся; народ и множество народов будет от тебя, и цари произойдут из чресл твоих» (Быт. 35, 10–11).
Эта борьба с ангелом и ее последствия, когда Иаков стал целым человеческим коллективом Израилем, имеют свое тайное и покрытое мраком продолжение, которое оказало свое влияние и на понимание, что такое «его народ», и в рассказе о царствовании Давида, — тень причастности пронизывает идею семени или народа или множества народов. Образ младенца Иакова, родившегося, держа своего брата-близнеца Исава за пятку, предполагает борьбу или состязание на индивидуальном уровне, настолько первичное, что оно предшествует рождению.