Жизнь Давида
Шрифт:
И в контексте этих событий Давид приглашает хромого сына Ионафана есть с царского стола. В пламенных или ледяных связях по крови, народу или государству, в борьбе с Богом или ангелом есть свои собственные нормы, сверхчеловеческие или нечеловеческие.
Кровь Саула служит расплатой, даже если она течет в жилах сводных братьев и племянников Ионафана; точно так же моавитянин может быть пятью или шестью футами Моава. Подобная дикость пронизывает псалмы, это шедевры паранойи, как мы, прибегнув к анахронизму, можем их назвать. Вот первый традиционно приписываемый Давиду псалом (Пс. 3):
Господи!Разбитые зубы и щеки; десятки тысяч врагов; страх быть оставленным; обращение к щиту; лежащие на земле моавитяне, измеренные тремя веревками, и две из этих веревок достались предназначенным на убийство; сыновья Саула, повешенные во время жатвы ячменя в качестве искупительной жертвы, дабы отвратить голод, — все эти обстоятельства выросли из единоборства с Богом. Именно эта борьба сделала Иакова Израилем, а Амалика-человека превратила в Амалика-народ. Для сравнения: обычная человеческая безжалостность, которая отняла Вирсавию у Урии и уничтожила Урию, описана в минорном ключе.
Наложница Рицпа после того, как ее сыновей повесили во исполнение кровавого договора в борьбе против голода, охраняет тела там, где они были оставлены:
«Тогда Рицпа, дочь Айя, взяла вретище и разостлала его себе на той горе [и сидела] от начала жатвы до того времени, пока не полились на них воды Божии с неба, и не допускала касаться их птицам небесным днем и зверям полевым ночью» (II Цар. 21, 10).
Рицпа тоже, наверное, вступила в единоборство с Богом — или, по крайней мере, у нее тоже было свое понимание ситуации, превосходящее ее непосредственные, индивидуальные возможности дочери наложницы Айя. Когда Авенир вошел к ней и тем самым унизил Иевосфея, сына Саулова (какое слово наложница использовала вместо «мужа»?), Рицпа превратилась в своего рода политический инструмент. Теперь же ее бдение производит впечатление и на царя, и на людей:
«И донесли Давиду, чту сделала Рицпа, дочь Айя, наложница Саула. И пошел Давид и взял кости Саула и кости Ионафана, сына его, у жителей Иависа Галаадского, которые тайно взяли их с площади Беф-Сана, где они были повешены Филистимлянами, когда убили Филистимляне Саула на Гелвуе. И перенес он оттуда кости Саула и кости Ионафана, сына его; и собрали кости повешенных. И похоронили кости Саула и Ионафана, сына его, в земле Вениаминовой,
VII. ТЫ — ТОТ ЧЕЛОВЕК
В стихе, непосредственно следующем за описанием скорби Рицпы, как раз после того, как Давид отвечает на ее бдение захоронением костей представителей дома Саула — останков Саула и Ионафана и семерых сыновей и внуков царя, отданных им Гаваонитянам на казнь, чтобы остановить затяжной голод, — повествование делает еще один неожиданный поворот:
«И открылась снова война между Филистимлянами и Израильтянами. И вышел Давид и слуги его с ним, и воевали с Филистимлянами; и Давид утомился» (II Цар. 21, 15).
Давид «утомился»? Древнееврейское слово vaya'af в Библии короля Иакова переводится как «fainted» («ослабел»). Новая исправленная версия передает это место так: «and David grew weary» («И Давид стал утомляться»), что еще поразительнее, чем «ослабел»: это воплощение мужественности и энергии в принципе может «ослабеть», к примеру, от какой-нибудь недоброкачественной пищи; но утомиться — это совсем не похоже на знакомого нам неугомонного юношу и мужчину, стремительного и смертоносного поэта-воина, который то сражается, то скрывается, то поет.
Правда, в этой точке своей жизни Давид действительно не похож на прежнего Давида. И как будто специально для того, чтобы подчеркнуть это, повествование напоминает о самом начале, о филистимском гиганте Голиафе. Стих продолжается:
«…и Давид утомился. Тогда Иесвий, один из потомков Рефаимов, у которого копье было весом в триста сиклей меди и который опоясан был новым мечом, хотел поразить Давида» (II Цар. 21, 15–16). Версия Библии короля Иакова: «And Ishbibenob, which was of the sons of the giant, the weight of whose spear weighed three hundred shekels of brass in weight, he being girded with a new sword, thought to have slain David».
Трудно сказать, насколько умышленно тройное повторение слова «weight» («тяжесть», «влияние») в английском тексте (этого нет в древнееврейском оригинале), в именной и глагольной форме; показательна сама тяжеловесная синтаксическая конструкция в строках, противопоставленных слабости Давида, который некогда легко убегал от разгневанного и неподвижного Голиафа, и пятки еврейского юноши мелькали со скоростью пращи. Теперь другой великан, из другого поколения, хочет поразить ослабевшего или мучающегося от головокружений Давида. Но Авесса, брат Иоава, — человек из того семейства, которому Давид пообещал в каждом поколении хотя бы одного больного, или безумного, или немощного, или голодного в проклятии, наложенном за убийство военачальника Авенира, — так вот, Авесса, брат Иоава и быстроногого Асаила, убитого Авениром и отмщенного Иоавом, пришел на помощь Давиду:
«Но ему помог Авесса, сын Саруин, и поразил Филистимлянина и умертвил его» (II Цар. 21, 17).
А следующие слова свидетельствуют о том, насколько другим стал Давид, спасенный от покушения великана, — его жизнь изменилась вместе с его статусом, согласно которому список жен и наложниц, взятых с политическими целями или ради отдохновения, расширился до предела:
«Тогда люди Давидовы поклялись, говоря: не выйдешь ты больше с нами на войну, чтобы не угас светильник Израиля» (II Цар. 21, 17).