Жизнь Давида
Шрифт:
Рождение младшего из близнецов, выходящего из материнского чрева, вцепившись в пятку старшего, превращается в аллегорию всеобщих объятий и агрессии человеческой жизни, где воля к победе сражается с необходимостью, а внутреннее семейное превращается в воплощение чужеродности. И тот, кто родился в борьбе с братом, позднее вступит в борьбу с ангелом Божьим.
Что бы ни значила борьба с Богом, она привела к возникновению нации, или народа, или множества народов: протянувшись вертикально во времени, а не горизонтально по земле, эта лестница намного протяженнее человеческого века и жизни отдельного создания. Бороться с ангелом — значит бороться вне и впереди своего времени.
Неожиданные повороты судьбы Давида, кажется, восходят к дому Саула. Когда Давиду предложили трон Израиля, первая мысль его была о Мелхоле. И вот, когда новый царь Израиля и Иудеи устроил свою резиденцию, основал Иерусалим на Сионе и укрепил свое царство, ему приходит в голову другая, хотя и родственная прежней, мысль:
«И царствовал Давид над всем Израилем, и творил Давид суд и правду над всем народом своим. Иоав же, сын Саруи, [был начальником] войска; и Иосафат, сын Ахилуда, — дееписателем; Садок, сын Ахитува, и Ахимелех, сын Авиафара, — священниками, Сераия — писцом; и Ванея, сын Иодая, — [начальником] над Хелефеями и Фелефеями, и сыновья Давида — первыми при дворе. И сказал Давид: не остался ли еще кто-нибудь из дома Саулова? я оказал бы ему милость ради Ионафана» (II Цар. 8, 15; 9, I).
Поместив этот вопрос сразу после списка занявших разные посты, повествование представляет его таким образом, будто это была первая мысль, пришедшая в голову царю, как и возвращение Мелхолы было его первым условием, — дескать, Давид-триумфатор всегда думает о свергнутой семье Саула, своего благодетеля, а здесь вспоминает об Ионафане, который, несмотря на то что его связывали семейные узы, защищал Давида от пророческой, безумной, противоречивой и убийственной враждебности его благодетеля.
В свое время Давид вернулся в шатер Саула с головой Голиафа, и сейчас его мысли, словно по проторенной дорожке, возникшей в день его первой военной победы, возвращаются к дому Саула. Придворные приводят к Давиду человека по имени Сива, бывшего прислужником в доме Саула, и новый царь повторяет свой вопрос: «И сказал царь: нет ли еще кого-нибудь из дома Саулова? я оказал бы ему милость Божию. И сказал Сива царю: есть сын Ионафана, хромой ногами» (II Цар. 9, 3).
Это Мемфивосфей, сын Ионафана, он покалечился в пятилетнем возрасте, когда нянька, услышав, что Саул и Ионафан убиты в бою, побежала и в панике уронила ребенка, отчего он повредил ногу и охромел. В разговоре с Сивой Давид немного видоизменяет фразу — он говорит «милость Божия» вместо «милости ради Ионафана», что свидетельствует не столько о собственном желании, сколько о религиозном обязательстве. Разница, видимо, в том, что доброе дело может быть еще и полезным: у нового правителя, вероятно, имелись политические мотивы выяснить, какие наследники остались от предшествующей династии.
Хромой человек Мемфивосфей, искалеченный символически и физически новостью о великом поражении при горе Гелвуйской, предстал перед царем Давидом и простерся на земле у царских ног. «И сказал Давид: Мемфивосфей! И сказал тот: вот раб твой» (II Цар. 9, 6).
Даже несмотря на то, что эта беседа могла иметь для Давида политический смысл — что-то вроде подписи к выставленной на всеобщее обозрение картинке, на которой хромой человек падает ниц, чтобы продемонстрировать почтение царю, поведение Давида — было ли оно вызвано виной, или желанием
«И сказал ему Давид: не бойся; я окажу тебе милость ради отца твоего Ионафана и возвращу тебе все поля Саула, отца твоего, и ты всегда будешь есть хлеб за моим столом» (II Цар. 9, 7).
Но совсем не обязательно мысль о Мемфивосфее была первой у царя Давида, когда он взошел на престол, да и Мемфивосфей не был единственным оставшимся в живых потомком Саула к тому моменту, когда Давид стал царем. Рассмотрим эпизод о голоде и гаваонитянах. Кровавый узел племенных или национальных интересов, великодушие в отношении Мемфивосфея «милости ради Ионафана», любившего Давида, или во имя Божье — все это в расширенном или трансформированном виде мы находим в истории, связанной с гаваонитянами.
Хотя Вторая книга Царств рассказывает о гаваонитянах через почти пятнадцать глав после разговора между Давидом и Мемфивосфеем, эти события предшествуют сцене разговора по времени. Именно в результате этих событий хромой принц, сын Ионафана, падает ниц (подобно приговоренному к истреблению моавитянину) перед царем Давидом, который был пастухом в те дни, когда царский сын Ионафан полюбил его:
«Был голод на земле во дни Давида три года, год за годом. И вопросил Давид Господа. И сказал Господь: это ради Саула и кровожадного дома его, за то, что он умертвил Гаваонитян. Тогда царь призвал Гаваонитян» (II Цар. 21, 1–2).
Гаваонитяне в древнейшей истории этой страны были частью народа ханаанеев; жили на своей земле до того, как туда пришел Иаков, боровшийся с Богом. И вот они пришли к Давиду с претензией к дому Саула:
«Тогда царь призвал Гаваонитян и говорил с ними. Гаваонитяне были не из сынов Израилевых, но из остатков Аморреев; Израильтяне же дали им клятву, но Саул хотел истребить их по ревности своей о потомках Израиля и Иуды. И сказал Давид Гаваонитянам: что мне сделать для вас, и чем примирить вас, чтобы вы благословили наследие Господне?» (II Цар. 21, 2–3)
Ответ гаваонитян на вопрос Давида был ужасен и прекрасен, он непрямой, почти поддразнивающий, и благодаря этому начинается торговля, которую потом гаваонитяне прекращают неожиданным требованием; такое уже происходило, когда Саул колебался насчет условий брачного контракта с Давидом, или когда филистимляне обсуждали, что им делать с ковчегом Завета, или когда Наас называл свою цену за правые глаза:
«И сказали ему Гаваонитяне: не нужно нам ни серебра, ни золота от Саула, или от дома его, и не нужно нам, чтоб умертвили кого в Израиле. Он сказал: чего же вы хотите? я сделаю для вас» (II Цар. 21, 4).
То, что Давиду приходится дважды повторить свой вопрос, и то, что он перефразирует его, придает эпизоду характер ритуальной дипломатии. Это прелюдия к смертельной торговле:
«И сказали они царю: того человека, который губил нас и хотел истребить нас, чтобы не было нас ни в одном из пределов Израилевых, — из его потомков выдай нам семь человек, и мы повесим их пред Господом в Гиве Саула, избранного Господом. И сказал царь: я выдам» (II Цар. 21, 5–6).
Давид взял двух сыновей Саула от Рицпы, наложницы, с которой Авенир наставил рога слабому царю Иевосфею. К ним он добавил пять сыновей Меровы, той старшей дочери, которую Саул обещал ему, когда он был молод, — ее детей от Адриэла из Мехолы. И этих семерых мужчин, двух сыновей и пятерых внуков Саула, Давид отдает в руки гаваонитян, которые предали их смерти «в первые дни жатвы, в начале жатвы ячменя» (II Цар. 21, 9).