Жизнь Джейн Остин
Шрифт:
Проглядывая ее письма за этот период, удивляешься тому, что она успевала делать хоть что-то, помимо постоянных забот о племянниках и племянницах. В апреле в коттедже гостила маленькая Кэсс, которую возили на Олтонскую ярмарку вместе с дочкой Фрэнсиса Мэри-Джейн, а возможно, и с Каролиной Джеймса. Анна с мужем перебралась обратно в Хэмпшир, обосновавшись в арендованной ими половине фермерского дома (другую половину занимал управляющий фермой), совсем неподалеку от коттеджа. Анна радовалась каждой встрече с тетушкой Джейн и была благодарна за любую посильную помощь: через три месяца ей предстояло родить второго ребенка, а первую девочку крестили только в апреле.
В мае Эдвард и Фанни провели три недели в коттедже. Судя по дневнику племянницы, она часто гуляла с «тетей Кэсс» и лишь однажды с «тетей Джейн». Что-то с Джейн определенно было
Челтнем пользовался славой модного города-курорта со всевозможными удобствами и развлечениями, ассамблеями, концертами, театром, игорными домами и библиотеками. Но Кассандра привезла туда Джейн исключительно с лечебными целями. Лечение же здесь заключалось в следующем: нужно было рано поутру пройти от гостиницы или съемной квартиры к источнику и выпить из него натощак пинту или две солоноватой воды [216] . Вероятно, Джейн показалось, что на курорте ей стало лучше. Во всяком случае позднее в тот же сезон Кэсс вернулась в Челтнем с Мэри Остин, которая тоже жаловалась на нездоровье. Джейн осталась принимать Фрэнка с семейством и еще нескольких гостей. Ничего удивительного, что Каролине тогда «редко доводилось видеть тетушку с книгой в руках». Джейн жалобно писала Кассандре, что ей необходимо «несколько дней тишины и свободы от забот и хлопот, связанных с любой компанией. Я часто удивляюсь, как ты находишь время на свои занятия, помимо попечения о содержании нашего дома… Сочинять, когда голова занята бараньими ногами и ревеневыми пирогами, представляется мне невозможным».
216
Так описывает лечение романистка Мэри Брайтон, посетившая Челтнем в 1815 г.
У нее начала болеть спина. Но несмотря ни на что: ни на почти непрекращающиеся семейные визиты, ни на холодное дождливое лето, когда труднее всего чем-либо занять детей (а в 1816-м лето выдалось хуже, чем за несколько последних десятилетий), Джейн 18 июля закончила «Доводы рассудка». Точнее, написала конец, а затем сочла две заключительные главы неудачными. Благодаря чему они и сохранились [217] . И это единственный уцелевший рукописный фрагмент из законченных романов Остин. Вот отчего эти две главы так ценны для нас. Мы видим, как крепка и лаконична композиция. Диалог развивается без остановок, без выделения абзацев, плотный и насыщенный. Сокращения показывают, как она торопилась, как старалась держаться главного: «кап. У.», «адм. Т.», «мр. Э.»… Многие существительные написаны с большой буквы, в старом стиле, «Блаженство», «Утомление», «Боль», «Провидение», некоторые из них еще и подчеркнуты, как будто бы она остановилась, раздумывая над их значимостью: «Убеждение», «Долг». Почерк, как и в письмах, ясный, четкий, плавный, все поправки и вычеркивания сделаны очень аккуратно.
217
Эти главы хранятся в Британской библиотеке.
Прежде чем отказаться от этих двух глав, Джейн подвергла их переработке: ослабила чувство «Торжества» Энн Эллиот, оказавшейся правой там, где прежде ошибалась ее крестная леди Рассел. И выбросила вставку от собственного лица, такую редкую в ее творчестве. Вот она:
И вот опять прескверная мораль. Молодая женщина выказала больше знания человеческой натуры, чем старшая, — дважды лучше разобралась в происходящем, чем ее крестная! Впрочем, если глядеть на дело со стороны морали, мне следует признаться в своем чуть ли не полнейшем отчаянии — ведь я уже нанесла обиду матерям и расписалась в собственном бессилии там, где почитала себя весьма даже сильной. Так что оставим все это на милость матерей, наставниц и вообще всех почтенных дам.
Впервые Остин, словно бы разговаривая сама с собой, выражала свое неприятие людей, которые «прочесывали» ее романы в поисках «нравственных тенденций» и выставляли их учебниками хорошего поведения. Она таких целей себе никогда
Затем Остин решила полностью переписать финальные главы. Это заняло у нее три недели, и сделано было мастерски. И что же дальше? Она отложила рукопись в сторону и не трогала ее полгода. Возможно, подумывала о дальнейшей переработке. «Эллиотам» предстояло сделаться «Доводами рассудка», но мы не знаем, когда это произошло и было ли это название ее собственным. Во всяком случае, лишь в следующем марте (1817 год) она рассказала Фанни в письме, что у нее «есть кое-что для публикации, что может увидеть свет этак через год».
Спустя десять дней Джейн вновь писала Фанни: Генри поинтересовался, нет ли у нее чего готового, и она «не могла ответить ему „нет“, но более он ничего не знает». Загадочная заминка. Вероятно, она в тот момент просто не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы иметь дело с издателями. «Эмма» принесла 221 фунт 6 шиллингов дохода, но Мюррей вычел из них то, что потерял на издании «Мэнсфилд-парка», так что в феврале писательница получила до обидного мало — 38 фунтов 18 шиллингов. А ведь деньги теперь значили для обитательниц коттеджа гораздо больше, чем прежде. «У одиноких женщин — ужасающая склонность к бедности», — с грустной иронией наставляла она Фанни, которая все колебалась в выборе жениха.
«Доводы рассудка» — книга во всех отношениях замечательная. Прежде всего это подарок Джейн самой себе, мисс Шарп, Кассандре, Марте Ллойд, всем женщинам, которые упустили свой шанс в жизни и никогда не увидят расцвета своей второй весны. Но это еще и отражение новой эпохи, новых настроений, нового взгляда на Англию. Сочувственное изображение морских офицеров — больше чем комплимент братьям Фрэнсису и Чарльзу. Это свидетельство происходящих благих перемен: теперь выдвинуться в обществе можно благодаря личным достоинствам. В романе также представлен образ героини совершенно нового типа — миссис Крофт, средних лет, резковатой, с чувством юмора, с более ясной головой, чем у ее мужа-адмирала, и с более здравыми суждениями, чем у защитников старомодных ценностей — благоразумия, клана и титулов. А еще в «Доводах рассудка» силен элемент романтизма, с которым Остин, казалось бы, разделалась еще в «Чувстве и чувствительности». Теперь же он составляет самую суть характера дивной Энн Эллиот.
Есть в книге и некоторые шероховатости. Члены семейства Эллиот, помимо Энн, почти карикатурны, а сюжетные линии, связанные с миссис Клей, миссис Смит и мистером Эллиотом, построены не особенно искусно. «„Доводы рассудка“ — самая теплая и самая холодная из работ Джейн Остин, самая сердечная и самая жесткая», — написал в 1917 году Реджинальд Фаррер. Все тепло и вся сердечность книги сосредоточены в образе Энн Эллиот, в ее восприятии людей, пейзажей и времени года. Среди героинь Остин только ее да Марианну восхищает грустная красота осени, обе они легко припоминают подходящие строчки стихов и проникаются симпатией к тем, кто разделяет их поэтические вкусы: у Марианны это Томсон и Каупер, у Энн — Скотт и Байрон. Для Энн осенние поля, море в Лайме, побережье с «зелеными расщелинами средь романтических глыб», вид «черной… промокшей и неуютной веранды» дома ее сестры в пасмурный ноябрьский день говорят так много и так внятно. И автор не осмеивает ее за открытие, что палые листья могут обращаться прямо к сердцу.
Энн к тому же полнейшая противоположность своей предшественницы Эммы. Там, где Эмма настойчиво стремится навязать окружающим свою волю, Энн чувствует «отчуждение навеки». Эмма обращена в будущее, Энн — в прошлое. Эмма бросается из одного заблуждения в другое, Энн приходится жить с осознанием одной ошибки, совершенной восемь лет назад. «В юности вынудили ее быть благоразумной, в годы более зрелые она сделалась мечтательницей — естественное следствие неестественного начала». Высказывание, которого вроде не ждешь от Остин, но спустя годы Кассандра записала против него на полях своего экземпляра романа: «Дорогая, дорогая Джейн! Эти слова заслуживают того, чтобы быть написанными золотыми буквами».