Жизнь и реформы
Шрифт:
Еще одну тему я подчеркивал постоянно: возможности, заложенные в общеевропейском процессе, в таком уникальном явлении, как «дух Хельсинки». Летом 1986 года обстановка на Стокгольмской конференции, близившейся к завершению, все еще внушала опасения. Только серьезные взаимные уступки на основе равенства и взаимной безопасности могли обеспечить успех.
Вскоре после завершения «сидения» в Стокгольме должна была начаться (в ноябре 1986 года) Венская встреча представителей государств — участников СБСЕ. Мы готовились к ней с намерением способствовать развитию общеевропейского процесса по всем направлениям — политическому, экономическому, гуманитарно-культурному. Все три (хельсинкские) «корзины» следовало
В этой ситуации появилась необходимость уточнить содержание идеи «общего европейского дома». Тем более слышались упреки — слишком, мол, абстрактная, неконкретная формула. Я решил изложить в цельном виде свои взгляды на эту проблему, и подходящий случай представился — визит в Чехословакию в апреле 1987 года. В Чехии, кстати, расположен географический центр Европы. Это навеяло «европейскую» тему в моем публичном выступлении в Праге.
В свете нового мышления, говорил я, мы выдвинули идею «общеевропейского дома». Это не красивая фантазия, а результат серьезного анализа ситуации на континенте. Этот образ означает, прежде всего, признание определенной целостности, хотя речь идет о государствах, принадлежащих к разным социальным системам и входящих в противоположные военно-политические блоки.
Надо сказать, видные политические и общественные деятели не только Восточной, но и Западной Европы, в том числе и те, чьи политические взгляды были далеки от наших, доброжелательно отнеслись к «общеевропейской идее». Однако сильно еще было взаимное недоверие, питаемое сверхвооруженностью Европы. После Рейкьявика я встречался с главами правительств ряда западноевропейских стран НАТО: Великобритании — М.Тэтчер, Дании — П.Шлютером, Нидерландов — Р.Любберсом, Норвегии — Г.Харлем Брундтланд, Исландии — С.Херманнссоном, с представителями итальянского правительства. Главной темой бесед было: «Европа и разоружение».
Согласившись на первом этапе ядерного разоружения не учитывать ядерный потенциал Англии и Франции, Советский Союз сделал крупный шаг навстречу согласию и формированию доверия.
Долгое время камнем преткновения оставался вопрос о неравенстве, дисбалансе. Он стал предметом обсуждения с руководителями стран Варшавского Договора. С тем чтобы ускорить начало переговоров по сокращению обычных вооружений, условились предложить конкретную трехэтапную схему, предусматривавшую с самого начала устранение всяких дисбалансов — в первую очередь по танкам, ударной авиации, иначе говоря, средствам наступательным. Одновременно предложили создать вдоль линии обоих союзов зону пониженного уровня вооружений, опять же с целью снижения возможности внезапного нападения.
Надо было разорвать создавшийся порочный круг, перейти от слов к делу в области сокращения обычных вооружений. Выступая в польском сейме, я выдвинул предложение провести своего рода «общеевропейский Рейкьявик» — встречу на высшем уровне всех европейских стран. Сама формула «Рейкьявика» как бы предполагала, что речь может идти о таком же прорыве в Европе, какой в свое время внес Рейкьявик на советско-американском направлении.
Возникал вопрос о совместимости концепции «европейского дома» с сохранением военно-политических союзов — ОВД и НАТО. Я подходил к проблеме так: к существующим структурам надо относиться как к реальностям и действовать в расчете на сближение, на сотрудничество, иначе говоря — на постепенную трансформацию и ОВД, и НАТО, чтобы из источника напряженности их отношения становились опорами стабильности. Выдвинули мы в этой связи конкретное предложение — создать постоянно работающий Центр по уменьшению военной опасности в Европе, своего рода место регулярных контактов между представителями обоих блоков.
Концепция «общеевропейского дома» затрагивала и диалектику отношений
Требовалось немало усилий, чтобы развеять у европейцев эти подозрения, убедить, что мы далеки от попыток заключать сверхдержавный кондоминиум, равно как оставить на обочине «общеевропейского дома» США и Канаду. Конечно же, мы сознавали, что это было бы нереалистической политикой. Более того, считали, что надо использовать в Европе то, что уже сделано в оздоровлении советско-американских отношений. Без этого трудно было бы рассчитывать на европейское сотрудничество. И наоборот — без содействия Европы едва ли можно было добиться новых подвижек в отношениях между СССР и США.
Разумеется, для нас были неприемлемы геополитические доктрины, рассчитанные на изоляцию СССР. Такой итог просматривался, между прочим, в тогдашних выступлениях Генри Киссинджера. По его рецептам, когда речь идет о военно-стратегических реалиях, нужно рассматривать Европу как целое от Атлантики до Урала. А вот когда дело касается экономических, научно-технических, культурных связей — одним словом, гражданского, созидательного аспекта «общеевропейского дома», то в него можно «поселить» страны Восточной Европы, но не пускать Советский Союз. С этим мы, конечно, не могли согласиться, и я об этом прямо говорил в своих публичных выступлениях и в беседах с зарубежными деятелями, в том числе с самим Киссинджером.
Венская встреча: новые перспективы
Так, по кирпичику, я продвигал идею «общеевропейского дома». В этом контексте нельзя не сказать об особом значении Венской встречи СБСЕ. Начавшись в ноябре 1986 года, она пришла к финишу в начале 1989 года с позитивными результатами. Знаменательное совпадение: итоговый документ в Вене был согласован день в день три года спустя после моего выступления с программой безъядерного мира. Значит, не была она ни утопией, ни агиткой.
Венский мандат вывел на переговоры по обычным вооружениям и вооруженным силам в Европе, а также на переговоры по мерам укрепления доверия и безопасности. Мы продемонстрировали серьезность своих разоруженческих намерений, пойдя на существенные односторонние меры. И что не менее важно — готовность рассматривать проблему прав человека как неотъемлемый элемент европейского процесса.
Принятый в Советском Союзе принцип разумной достаточности в вопросах обороны целиком вписывался в нашу концепцию «общеевропейского дома». Выработка этой доктрины была делом непростым. Два фактора соединялись психологически в один узел. С одной стороны, забота (и тревога) о надежном мире — народ помнил 1941 год. С другой — невозможность по-настоящему оздоровить экономику без резкого сокращения военных расходов.
В марте 1989 года там же, в Вене, во дворце Хофбург, начались переговоры по обычным вооружениям в Европе. Самым важным мы считали не допустить модернизации любого оружия. Иначе все было бы обесценено, доверие, приобретенное с таким трудом, разрушено.
Венский мандат существенно помог придать нашему диалогу с западноевропейскими государствами более конкретный характер.
— Вы, — говорил мне Миттеран осенью 1988 года в Москве, — выдвинули идею «общеевропейского дома». Прекрасная формула! Но как действовать для ее претворения, как не стимулировать замкнутость в региональном масштабе, а, наоборот, содействовать более интенсивной увязке интеграционных процессов и на Западе, и на Востоке Европы?