Жизнь и смерть генерала Корнилова
Шрифт:
— Гутковскому в госпитале нет веры.
— А мне показалось, что наоборот.
Мрняк махнул рукой, повесил голову.
— Дай бог, чтобы немаки не нашли в тумбочке моё письмо. — Мрняк, кряхтя ушибленно, поднялся с камня. — А насчёт вернуться — не знаю. Боюсь, что будет хуже...
Минут через двадцать они увидели в гуще тёмных деревьев нарядные белые домики.
— Деревня, — обрадовался Мрняк. — Здесь мы сможем разжиться продуктами.
На окраине деревни разделились: Мрняк пошёл добывать еду, Корнилов остался.
— Если меня долго не будет, оттянитесь по дороге вон туда, — Мрняк показал на вершину недалёкой
С этим Корнилов был согласен. Через несколько минут он остался один. Некоторое время ему были слышны усталые шаркающие шаги Мрняка, потом всё стихло. Корнилов подхватил винтовку, подержал её в руках, дивясь тяжести, неувёртливости чужого орудия — уж очень неловким было ружьё, подумал, что в случае стычки с патрулём он много из него не настреляет, а вот когда будет уходить от патруля, ружьё помешает ему здорово.
От тяжёлой ржавой дуры этой надо было освобождаться.
Он ждал Мрняка минут двадцать, прислушивался — не раздадутся ли шаги чеха в дали, но кроме шума листвы, подбиваемой ветром, да далёкого гомона птиц, доносившегося из деревьев, дугой опоясывающих горный кряж, ничего не было слышно. Что-то Францишек задерживается.
Корнилов решил повторить немецкие слова, которые заучил в последнее время. Слова легко, как птицы, вспархивали в мозгу, он с удовольствием произносил их, складывал вместе, добавлял прилагательные и глаголы, строил предложения.
Строение человека таково, что в пиковой ситуации, когда нужно, мозг его сам выдавит из глубины памяти на поверхность целые выражения, фразы, не говоря уже о словах. Слова появляются одно за другим, чистенькие, освобождённые от разного побочного мусора, готовые к «употреблению».
Неожиданно в деревне раздался гулкий выстрел. За ним, чуть погодя, — второй. Корнилов вскинулся. Было ясно, что Мрняк попал в передрягу. Двинуться сейчас к нему на выручку — значит влипнуть самому. Через несколько минут около одного из белых домиков Корнилов увидел вооружённых людей. Подхватив винтовку, генерал, пригибаясь, нырнул в кусты, потом по едва приметной боковой тропке двинулся к горе, на которую ему указал Мрняк. Через полчаса он был уже на её вершине. Сама макушка, будто лысина некого старца, была окаймлена редким полуоблезлым кустарником, словно здесь не так давно прошёл пожар и следы его ещё не успели зарасти. Сердце билось усиленно, болью отзывалось в горле — высота есть высота, глаза слезились: в них натёк едкий пот. Корнилов отошёл от тропки в сторону метров на пятьдесят, швырнул винтовку в траву и сам повалился рядом. Надо было ждать.
Невдалеке, прилипнув боком к горному склону, висело пушистое белое облако. Оно замерло — не двигалось ни в одну, ни в другую сторону. Корнилов перевернулся на спину, вгляделся в небо. Небо было рябым, с белёсым налётом, тревожным, как где-то в России. Подумал о том, что Таисия Владимировна тоже, возможно, в эту минуту смотрит в небо, находясь у себя дома. Рот у генерала шевельнулся печально, узкие чёрные глаза сжались в щёлки.
Было горько. Сердце, только что успокоившееся, затихшее, вновь забилось громко, отозвалось болью в горле. Как ей сейчас живётся одной в России?
При мысли о жене, о доме в усталом теле и силы появились, и дыхание сделалось ровнее. Корнилов рывком поднялся с земли.
Не дождавшись Мрняка, он двинулся дальше.
Через
Ружьё, которое он намеревался засунуть где-нибудь под камень и навсегда распрощаться с ним, Корнилов всё-таки не бросил, решил пока тащить — все солдаты, встреченные им, имели при себе ружья, отсутствие оружия могло вызвать подозрение, и Корнилов смирился с ненужной ржавой тяжестью, отдавливающей ему плечо.
Он неспешно двигался по улочке, вглядываясь в чистые, радужно посверкивавшие в проступившем солнце окна, в крашенные свежей краской металлические ворота, за которыми белели собачьи будки, сработанные одним мастером по одному чертежу, — все будки были заселены, но ни из одной не выглянула собачья морда — одуревшие от летнего тепла псы дружно дрыхли прямо в будках, не высовываясь наружу; в некоторых дворах, кажущихся игрушечными, сохли перины.
В этом селе обязательно должна была быть харчевня, в неё Корнилов и шёл.
Харчевня обозначилась за несколько домов сочным духом жареного мяса, пахучих приправ, острого мадьярского соуса и свежего сыра; этот запах, присущий всем харчевням Европы, потом долго сопровождал Корнилова в его скитаниях, снился по ночам, когда он спал под навесом обросших мхом каменьев либо в кустах, терзаемый комарьём, а желудок, ссохшийся от голода, пробивала острая боль, она будила его, но в следующее мгновение он засыпал вновь, и тогда во сне перед ним возникала еда, много еды, она стояла на бесчисленных столах, исходила вкусным паром, один её вид мог запросто лишить сознания, но стоило Корнилову прикоснуться к какой-нибудь тарелке, как тарелка тут же исчезала, стремительно растворялась в воздухе, оставался только дух еды, дразнящий, острый, вышибающий слюну.
На этот дух Корнилов сейчас и шёл.
Корчма была расположена на краю села, за ней начинался сизый ломаный лес, населённый крикливыми жирными воронами. Неприятная птица ворона, всю дорогу сопровождает солдат на войне.
Над дубовой, добротно сколоченной дверью корчмы болтался газовый фонарь, помещённый в кованую клетку, к двери была прикручена железная ворона, выкрашенная в бронзовый цвет. Корнилов бросил взгляд по сторонам и, не останавливаясь, вошёл в корчму.
Напрасно он надеялся, что в игрушечном селении этом не будет солдат — в прокуренном, с плавающими в воздухе серыми прядями дыма помещении сидели солдаты. Шесть человек. Они заняли два стола, стоявшие рядом, пили пиво, заедали его хорошо прожаренными шпикачками, хлебом и свежим луком.
Увидев Корнилова, солдаты дружно загоготали:
— Во, ещё один фронтовик явился! Из наших! Также успешно воюет...
Корнилов на мгновение остановился, хотел было развернуться и уйти, но уходить было поздно, он понимающе улыбнулся собравшимся и прошёл к отдельному круглому столику, стоящему у окна.
Через несколько минут в корчму вошли ещё трое солдат с ружьями, уселись за стол, находившийся рядом со столом Корнилова. Судя по нашивкам, это были сапёры.
Сапёры вели себя не столь шумно, как их товарищи, успевшие хватить по паре больших глиняных кружек пива. Пиво здешнее было крепким.