Жизнь и смерть генерала Корнилова
Шрифт:
Один из сапёров достал из кармана куцего хлопчатобумажного мундира газету, развернул её. Корнилов невольно покосился и увидел на газетной полосе снимок. Снимок был знакомый. Корнилов не сразу понял, что изображён на нём он сам — слишком молодым было лицо, чётко отпечатавшееся на желтоватой газетной бумаге. Корнилов ощутил, как вдоль хребта у него поползла холодная капелька пота. Ощущение было противное.
К его столу подошёл долговязый малый в белом халате, с длинным красным носом. Глянув на помятую солдатскую форму Корнилова,
— А у господина есть чем заплатить за обед?
Корнилов на выдержал, раздвинул губы в усмешке:
— Есть.
— В таком разе что угодно? — прежним хмурым тоном спросил долговязый.
Корнилов заказал то, что ели солдаты — две порции горячих, с лопающимися пузырями масла, прожаренных до хрустящей коричневы шпикачек, пару лепёшек с луком и большую кружку пива — ему не хотелось выделяться из общей массы солдат. Долговязый встряхнул полотенце, повешенное на руку и отправился на кухню.
Сапёр, читавший газету, проговорил недовольно:
— Вот так-так! Мы на фронте, рискуя жизнью, захватываем в плен русских генералов, а эти недотёпы их выпускают, будто имеют дело с мухами, а не с генералами.
Двое других сапёров заинтересованно подняли головы:
— Что случилось, Петер?
— Из резервного госпиталя сбежал русский генерал Корнилов, — сапёр щёлкнул пальцем по газетному листу.
— И что, до сих пор не поймали?
— Нет.
Лицо у Корнилова закаменело, внутри всё напряглось, он с равнодушным видом повернул голову к сапёрам, посмотрел на них.
Встретился с ответным взглядом, щекастый с носом-пуговкой сапёр поправил на плече кителя мятый погон и подмигнул Корнилову:
— А тебе, дед, русский генерал не попадался в здешних горах?
Корнилов, усмехнувшись про себя — он обладал хорошей выдержкой, — отрицательно покачал головой.
— Найн! — голос его, наполненный старческой трескучестью, был твёрд.
— За поимку генерала назначена хорошая цена, — сапёр вновь звонко щёлкнул ногтем по газетной странице, — очень неплохо было бы положить эти деньги в свой кошелёк.
— Каким образом? — спросил у сапёра его товарищ.
— Очень простым. Совершить прочёсывание здешних гор. Генерал сам и попадётся.
— Попадётся ли? — усомнился его товарищ.
— А куда он денется? Он идёт сюда, к румынской границе, гор не знает — обязательно заплутает...
— Эта работа не по мне, — заявил третий сапёр, дотоле молчавший, — пусть этим занимаются жандармы.
Шпикачки оказались такими аппетитными, что Корнилов заказал ещё одну порцию, а когда рассчитывался, попросил официанта:
— Заверните мне в бумагу пару лепёшек. Возьму с собой.
— У нас очень хорошие лепёшки, — осклабился официант. Он был доволен чаевыми, которые ему оставил этот старый, одетый в помятый китель солдат — видать, только что из госпиталя. И как он в нём не разглядел щедрого клиента, легко расстающегося с деньгами? По лицу официанта
А сапёры, сидевшие за соседним столом, продолжали обсуждать свои действия — как бы им изловчиться да поймать генерала Корнилова...
— Видать, важная шишка, этот генерал, — проговорил сапёр, державший в руках газету. — Вначале за него давали тысячу крон, сейчас — десять тысяч...
«Десять тысяч австрийских крон — сумма неплохая не только для бедного человека, но и для богатого», — не замедлил отметить Корнилов про себя, усмехнулся едва приметно.
Не торопясь, смакуя каждый кусок, прислушиваясь к разговору сапёров, он доел шпикачки, допил пиво, поднялся и вышел из корчмы.
Мрняку не повезло. Дома, к которым он направился за едой, оказались хутором. Хутор был совершенно безлюдным, картинным, тихим, словно вырезанным из некой книжки и помещённым сюда, в горную зелень. Даже лёгкие белые курчавые дымы, поднимающиеся из высоких цинковых труб, делавшие дома похожими на морские корабли, и те были словно вырезаны из бумаги.
Мрняк сглотнул голодную слюну, скопившуюся во рту, кадык гулко бултыхнулся, нырнул вверх, потом опустился, и Мрняк, поправив на себе одежду, — прежде чем войти в хутор, он в кустах переоделся в штатское платье, в мятый, с полежалостями костюм и такие же брюки, — направился к крайнему дому, в котором была призывно приоткрыта входная дверь.
Стукнул в дверь костяшками пальцев один раз, другой и, не услышав ответа, заглянул внутрь.
— Вам кого? — раздался у него за спиной скрипучий, недовольный голос, то ли женский, то ли мужской — не понять.
Повернувшись, Мрняк увидел старую сгорбленную женщину, опиравшуюся на суковатую, до лакового блеска вытертую палку.
— Не продали бы вы, матушка, мне немного еды? — заискивающим, каким-то противным голосом попросил Мрняк.
— Какой еды конкретно? Сырая картошка тебе ведь не нужна?
— Не нужна.
— Тогда чего? Сыра?
— Сыр — это хорошо.
— У меня есть только овечий сыр.
— Овечий сыр — это более чем хорошо. — Мрняк вновь сглотнул голодную слюну, стремительно натёкшую ему в рот, кадык снова подпрыгнул с гулким булькающим звуком и опустился вниз.
— Могу ещё продать немного солонины и чёрного хлеба.
— Буду премного благодарен, — прежним противным, заискивающим голосом произнёс Мрняк и поклонился женщине.
Та ещё раз смерила его с головы до ног взглядом и ушла.
Минут через десять она вынесла ему небольшой холщовый мешок с завязанной горловиной, в котором находился кругляш сыра весом чуть больше килограмма, килограмм вяленой говядины и полкаравая хлеба, протянула Мрняку.
— Семьдесят пять крон!
Мрняк поморщился — цена была завышенная, но делать было нечего, он отсчитал старухе деньги.