Жизнь и смерть генерала Корнилова
Шрифт:
Невдалеке Созинов заметил младшего брата.
— Ива-ан! — выкрикнул он, зовя брата на помощь. — Свяжи бусурманина! — Сам же, не останавливаясь, поскакал по ложку дальше, за вторым хунхузом, прокричал азартно: — Йех-хе-е!
По пути ему попались две старые поваленные лесины, на которых работяги-китайцы любили сидеть по вечерам и тихонько тянуть заунывные песни про своё тяжёлое житьё-бытьё, конь с лёту взял лесины, но, приземляясь, поскользнулся — что-то ему попало под копыто, — и Сезонов чуть не вылетел из седла.
Сам удержался, а вот
Созинов, свесившись с седла, исхитрился и подцепил рукою винтовку под ремень. Развернулся, на ходу заглянул в ствол трёхлинейки — не забит ли землёй? Если забит, при выстреле может разорваться. Ствол был чист.
— Йех-хе-е! — ощущая азарт, ликование победы, прокричал Созинов и устремился за убегающим китайцем.
А тот ушёл уже в самый низ ложка и был едва виден, из струящегося дымного пласта то высовывалась его голова, то исчезала — она будто плыла в некоем диковинном зелёном течении.
Созинов направил ствол винтовки на его голову:
— Стой, ходя!
Китаец нырнул вниз, в пласт дыма, исчез почти бесследно, но долго там не продержался, вынырнул вновь, прижал к плечу приклад берданки и выстрелил.
Созинову не раз говорили, что он заговорённый, пули его не берут, сослуживцы завидовали младшему уряднику — от чего угодно может погибнуть Васька Созинов, но только не от пули, считали они, — пуля китайца прожгла воздух в нескольких сантиметрах от созиновского виска и всадилась в дровяной штабель.
— Йех-хе-е! — вновь звонко, заведённо прокричал Созинов, сдавил каблуками бока коня и передёрнул затвор трёхлинейки — больше уговаривать хунхуза он не будет — будет стрелять.
Китаец засек это движение боковым зрением и опять нырнул в шевелящийся пласт дыма, разгрёб вонючее плавающее густотье, под его прикрытием метнулся в сторону, через несколько метров снова вынырнул на поверхность. Голова его поплавком закачалась в волнах дыма.
Младший урядник швырнул коня к китайцу.
— Бросай берданку! — прокричал он что было силы, оглушая самого себя и нагоняя страх на китайца — от крика полоса дыма даже заколыхалась нервно, китаец шарахнулся в сторону, остановился и поднял руки. Но оружие не выпустил, продолжал держать берданку в правой руке.
— Бросай винтовку! — вновь прокричал китайцу Созинов.
Хунхуз задрал голову, кинул на берданку сожалеющий взгляд и бросил её в опасно шевелящийся длинный шлейф. Созинов отвёл ствол трёхлинейки в сторону, поманил китайца пальцем:
— А теперь иди сюда! Руки можешь опустить.
Пленник послушно опустил руки, двинулся к Созинову. Тот оттянул рычажок затвора, ставя винтовку на предохранитель, отёр рукою горячее потное лицо.
Выстрелы, звучавшие в посёлке, стихли. Созинов стволом винтовки
— Нет, человеческого языка ты, скотина, не понимаешь, — рассудительно проговорил Созинов и снял винтовку с предохранителя, — а раз не понимаешь человеческого языка, то давай говорить по-другому... А ну руки в гору! — он повёл стволом трёхлинейки вверх.
Голос китайца сорвался на визг.
— Шагай, шагай, кривозадый! — подогнал его Созинов, увидел впереди младшего брата, извлёкшего из дыма лежащего хунхуза, прокричал ему: — Ванек, прими ещё одного... Подарок об двух кривых.
— Лучше бы ты подарил что-нибудь ещё, — рассмеявшись, выкрикнул брат в ответ.
Передав храпящего, плюющегося слюной китайца Ивану, Созинов поскакал в посёлок — вдруг понадобится его помощь? Стрельба, стихнувшая было, разгорелась снова; в самом конце улицы, там, где посёлок смыкался с тайгой, что-то взорвалось.
Созинов подоспел вовремя, казаки, прискакавшие с ним в посёлок, погнали китайцев дальше в тайгу, замешкались только двое — старший брат Созинова, зарубивший хунхуза, прыгнувшего на него с топором, и Подголов, выковырнувший из штабелей дедка с жидкой косичкой, по-хохлацки подпоясанного грязным красным кушаком. За кушаком у дедка красовался старый нечищеный наган. Хорошо, что наган был нечищеный — замусоренное, ржавое оружие обязательно подводит хозяина, так наган подвёл и дедка: тот стрелял в старшего урядника в упор, но наган дважды дал осечку. Выстрелить в третий раз дедку не удалось — Подголов точным ударом ноги выбил у него оружие из пальцев, затем соскочил с коня и ткнул дедку в живот ствол винтовки.
— А руки чего не поднимаешь?
— Моя по-русски совсем не понимай, — промямлил дедок. По лицу его было видно, что по-русски он всё понимает, и понимает очень даже неплохо.
Подголов клацнул затвором. Дедок поспешно поднял руки. Урядник сдёрнул с дедка кушак и, загнув старому хунхузу руки за спину, перетянул ух кушаком. Пояснил с хриплыми придыханиями — дымом ему сдавило лёгкие:
— Это, бачка, чтобы ты не убег. Понял?
У того штаны, лишившись подвязки, сноровисто поползли вниз, обнажив худой морщинистый живот. Дедок испуганно завизжал: не хотелось представать перед народом в таком постыдном виде.
Старший урядник, всё поняв, ловкой подсечкой свалил дедка на землю.
— Полежи покуда! И не дёргайся. Как только я освобожусь — подниму тебя.
Дедок проныл что-то невнятное, но Подголов не стал слушать его, вскочил на коня. В эту секунду на него из-за штабеля досок выпрыгнул ещё один хунхуз, взмахнул рукой, в которой был зажат нож. Подголов успел подставить под удар приклад винтовки.
Нож с глухим звуком всадился в плотное дерево приклада, китаец вскрикнул, пробуя вытянуть его, но не тут-то было, урядник знал, что делал — легонько шевельнул винтовкой, и нож переломился, оставив лезвие в прикладе.