Жизнь и творения Зигмунда Фрейда
Шрифт:
Его друзей можно разделить на две группы. К первой относились те, с кем он познакомился во время своей медицинской и научной работы; в основном это были люди несколько старше его. Вторая группа, к которой относились 15 или 20 человек, образовала так называемый Bund (союз). Они имели обыкновение собираться раз в неделю в кофейне Курцвейля для беседы и игр в карты и шахматы. Временами они вместе гуляли по окрестностям Вены в компании девушек.
Среди товарищей по «союзу» находились Эли Бернайс, Игнац Шёнберг, три брата, Фриц, Рихард и Эмиль Вале, так же как и три брата Гизелы Флюс — Рихард, Эмиль и Альфред. Дружба с последними тремя восходила к годам жизни во Фрайбурге, так как они переехали в Вену в 1878 году, намного позже переезда туда семьи Фрейда. Первым трем названным лицам суждено было сыграть важную роль в жизни Фрейда в течение ближайших лет. В начале 80-х годов его лучшим другом был Шёнберг; с двумя другими отношения не ладились.
Никто в семье Фрейда не знал, где и как ему удалось так хорошо выучить испанский язык. Эта тайна раскрылась
59
Другу Сципиону, написано в госпитале Севильи (исп.). — Прим. перев.
Игнац Шёнберг уже был помолвлен с младшей сестрой Марты, Минной Бернайс, в ту пору 16-летней девушкой; поэтому он должен был стать близким родственником Фрейда. Они с нетерпением мечтали о будущем счастливом квартете. Фрейд однажды заметил, что двое из этой четверки, Марта и Шёнберг, — вполне хорошие люди, а двое других, Минна и он, — необузданно страстные и не столь хорошие: первых вполне устраивали общепринятые нормы жизни, вторые хотели следовать своим собственным путем. Шёнберг, однако, был уже болен туберкулезом, довольно распространенной в то время болезнью. Так как большинство людей выздоравливало от этой болезни, его состояние вначале не воспринималось очень серьезно. Он был одаренным и серьезным человеком, однако довольно мрачным, а также нерешительным. Летом 1883 года его состояние ухудшилось. В апреле 1884 года профессор Монье Уильяме пригласил Игнаца Шёнберга в Оксфордский университет для совместной работы над подготовкой Санскритского словаря. За эту работу ему было предложено 150 фунтов в год. Он уехал туда в мае, сразу же после получения своей университетской степени. В Оксфорде дела не ладились, и его здоровье ухудшилось до такой степени, что через год ему пришлось покинуть Англию. Он поехал в Гамбург, чтобы увидеть Минну в последний раз, а затем в Баден, находящийся неподалеку от Вены. Фрейд осмотрел его там в июне и нашел его случай безнадежным; его гортань была уже поражена болезнью. В это время Шёнберг разорвал свою помолвку, не желая более связывать Минну. Фрейд написал об этом Марте, говоря, что они поступили бы по-иному в подобной ситуации; ничто, кроме смерти, не разлучило бы их. Шёнберг умер в начале февраля 1886 года.
Фрейд остро переживал эту потерю. Эта смерть была не первой среди близких Фрейду людей. Однажды летом 1883 года он был шокирован, услышав, что его друг, доктор Натан Вейс, коллега по работе в больнице, повесился в общественной бане всего лишь десять дней спустя после своего медового месяца. У него был эксцентричный характер, и Фрейд, возможно, был единственным близким ему человеком.
Из друзей, старше Фрейда по возрасту, наиболее близким оставался Брейер. Он был единственным евреем среди них. Это был человек, о котором психолог сказал бы, что он очень близок к «норме», — редкий комплимент. Письма Фрейда свидетельствуют о теплых взаимоотношениях между этими двумя мужчинами и о больших достоинствах Брейера. Его образованность, широкий диапазон знаний, практический ум, мудрость и, превыше всего прочего, его тонкое понимание были качествами, которые освещались снова и снова.
Фрейд постоянно навещал дом Брейера и рассказывает о том, каким счастливым и спокойным чувствовал себя в его стенах; они такие «дорогие, хорошие, понимающие люди». Фрейд с нежностью относился к молодой и приятной жене Брейера и назвал свою (старшую) дочь Матильдой в ее честь. Разговаривать с Брейером было «подобно сидению под солнцем», «он излучает свет и тепло». «Он такой жизнерадостный человек, и я не знаю, что он видит во мне такого, чтобы быть со мной столь добрым». «Он — человек, который всегда меня понимает». Возможно, самое лучшее из того, что Фрейд говорил когда-либо о нем, было сказано в самое тяжелое время, связанное с болезнью Фляйшля. «Брейер опять вел себя великолепно в деле Фляйшля. Недостаточно характеризовать его, говоря о нем только хорошее; необходимо также подчеркнуть отсутствие в нем чего-либо дурного».
Брейер едва ли когда-либо пытался влиять на Фрейда. Тот часто обращался к нему за советом, например, насчет своего решения специализироваться в неврологии, относительно подачи заявления для участия в конкурсе на получение аспирантской субсидии, за помощью по поводу деликатных проблем Шёнберга и Минны и т. д. Брейер всегда угадывал действительное отношение Фрейда и ободрял его в его решимости,
60
* В Австрии каждый гражданин должен был принадлежать к некоему «вероисповеданию», независимо от каких-либо своих религиозных взглядов.
Брейер часто приглашал Фрейда с собой на прогулки. Иногда они уходили так далеко, что им приходилось проводить ночь за городом. Однажды они оказались в Бадене и Брейер выдал Фрейда за своего брата, чтобы тому не пришлось давать официанту на чай. Но наиболее Фрейду запомнились те дни, которые он провел на даче, снятой Брейером в горах Зальцкаммергута. Фрейд был настолько потрясен красотой этих мест, что написал об этом в своем дневнике.
Совершенно иные чувства Фрейда к Брейеру переполняют письма 90-х годов. От них веет горькой враждебностью и раздражительностью. Правда, Фрейд никогда не выражал эти чувства ни в одной из своих публикаций, где всегда высказывался о Брейере в духе похвалы и благодарности. Отсюда следует заключить, что Фрейд изменился более, чем Брейер, и что причина этому должна быть скорее внутренней, нежели внешней.
Теперь пришло время сказать кое-что о состоянии здоровья Фрейда в эти годы. Иногда он ощущал недомогание, а в апреле 1885 года переболел оспой. Фрейд перенес эту болезнь довольно легко, но сопровождающее ее состояние отравления было, по всей видимости, тяжелым. Перед этим, осенью 1882 года, Фрейду Нотнагелем был поставлен диагноз легкой формы брюшного тифа. Большее беспокойство причиняли «ревматические» боли в спине и руках. Время от времени (а также в более поздние годы) Фрейд жаловался на судорогу руки при письме, но он писал так много, что это вполне могло являться невритом, а не проявлением невротичности. Ранее у него был плечевой неврит, как у его отца в молодости. В марте 1884 года Фрейда приковал к постели приступ левосторонней ишиалгии [61] , и он не мог работать в течение пяти недель. Однако двух недель, проведенных в постели, оказалось достаточно для выздоровления. «Утром, когда я лежал в постели с очень неприятными болями, я мельком взглянул в зеркало и ужаснулся своей растрепанной бороде. Я решил больше никогда не болеть ишиалгией — отказавшись от роскоши быть больным — и снова стать человеческим существом». Поэтому он оделся, сходил к ближайшему цирюльнику, а затем зашел к некоторым из своих друзей, напугав их своим видом.
61
Ишиалгия — боль по ходу седалищного нерва. — Прим. перед.
Фрейд страдал тяжелой формой катарального ринита (о чем многие люди, переносящие простуду легко, не имеют представления) и от постоянных осложнений по поводу свища. Как писал Фрейд в письме своей свояченице, такие заболевания отличаются от тяжелых болезней лишь по их лучшему прогнозу. Когда 20 лет спустя Лу Саломе написала оптимистическую лирическую поэму, в которой утверждалось, что ей хотелось бы прожить тысячу лет, даже если бы они не содержали ничего иного, кроме боли, Фрейд сухо заметил: «Первая простуда заставила бы меня отказаться от такого желания».
В августе 1882 года он тяжело заболел ангиной, из-за чего в течение нескольких дней не мог ни говорить, ни глотать. По выздоровлении его охватил «гигантский голод, похожий на голод животного, проснувшегося после зимней спячки», и неукротимое желание увидеть Марту: «Ужасно интенсивное желание, ужасное — едва ли подходящее слово, лучше сказать, сверхъестественное, чудовищное, страшное, гигантское; короче говоря, неописуемое влечение к тебе».
Всю свою жизнь Фрейд был подвержен приступам мигрени, абсолютно не поддающейся какому-либо лечению. До сих пор неизвестно, является ли это заболевание по своей природе органическим или функциональным. Следующее замечание Фрейда предполагает первую причину: «Казалось, будто боль исходила извне; я не считаю себя больным этой болезнью и стою выше ее». Он написал эти строки, будучи физически очень слабым, чтобы стоять, однако ощущая полнейшую ясность ума. Это напомнило мне о подобном замечании, сделанном им много лет спустя, когда я жаловался ему на сильную простуду: «Все это чисто внешнее; нутро человека остается нетронутым».