Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Шрифт:
"Кошмар, - думал он, глядя на Марину поверх очков.
– Почему я так откровенно говорю с ней? Я не понимаю ее, чувствую в ней что-то неприятное. Почему же?" Он замолчал, а Марина, скрестив руки на высокой груди, сказала негромко:
– О Степане ты неверно судишь, я его знаю лучше, чем ты. И не потому, что жила с ним, а...
Но она не договорила фразу, должно быть, не нашла точного слова и новым тоном сказала:
– А ты, кажется, зачитался, заплесневел в думах...
– Читаю я не много.
– Застоялся на одном месте. Надо передвинуться
– Почему - в угол?
– Пожить с простыми людьми.
– Ты - о рабочих, крестьянах?
Не обратив на его вопрос внимания, она спросила:
– С женой-то - совсем кончил?
– Да.
– Ну, вот и хорошо! Значит, на время свободен. "Говорит она со мной, как... старшая сестра". Облизывая губы кончиком языка, прищурив глаза, Марина смотрела в потолок; он наклонился к ней, желая спросить о Кутузове, но она встряхнулась, заговорив:
– Так завтра же давай примемся за дела! Сходи к моему поверенному, потолкуй с ним, я его предупредила...
Она сказала это мягко, но так, что Самгин понял: надобно уходить. И ушел, молча пожав крепкую, очень теплую руку.
"Хитрая баба. Разоблачить ее нелегко. А - надо разоблачать?" - спросил он.
Отношение к этой женщине не определялось. Раздражала неприятная ее самоуверенность и властность, раздражало и то, что она заставила высказаться. Последнее, было особенно досадно. Самгин знал, что он никогда еще и ни с кем не говорил так, как с нею.
На другой день, утром, он сидел в большом светлом кабинете, обставленном черной мебелью; в огромных шкафах нарядно блестело золото корешков книг, между Климом и хозяином кабинета - стол на толстых и пузатых ножках, как ножки рояля. Хозяин - чернобровый, лысый, его круглое, желтоватое лицо надуто, как бычачий пузырь для обучения плаванию, оно заканчивается остренькой черной, полуседой бородкой, - в синеватых белках пронзительно блестят черненькие зрачки. Голосок у него звонкий, упрямый, слова он произносит не по-русски четко и ставит очень плотно слово к слову.
– Моя доверительница, - почтительно говорит он, не называя доверительницу по имени.
– Принимая во внимание... Исходя из этого факта... На основании изложенного...
– Он как бы нарочно говорит фразами апелляционной жалобы, его почтительность сопровождается легкой судорогой толстых губ и остренькой усмешкой пронзительных глаз. Коротким жестом левой руки он как бы отталкивает от себя что-то. Его ужимки заставили Самгина почувствовать, что человек этот обижен Мариной и, кажется, ненавидит ее, но - побаивается. Отношение к ней он переносил и на него, Самгина.
– Кол-лега, - говорил он, точно ставя запятую между двумя л.
– Далее: дело по иску родственников купца Потапова, осужденного на поселение за принадлежность к секте хлыстов. Имущество осужденного конфисковано частично в пользу казны. Право на него моей почтенной доверительницы недостаточно обосновано, но она обещала представить еще один документ. Здесь, мне кажется, доверительница заинтересована не имущественно, а, так сказать, гуманитарно,
О гуманитарном интересе Марины он сказал с явным сожалением, а вообще его характеристики судебных дел Марины принимали все более ехидный характер, и Самгин уже чувствовал, что коллега Фольц знакомит его не с делами, а хочет познакомить с почтенной доверительницей. В черном кабинете стоял неприятный запах, возбуждая желание чихать; за окнами шумел, завывал ветер, носились тучи снега. Просидев часа два, Самгин почти с наслаждением погрузился в белую бурю на улице, - его толкало, покачивало, черные фигуры вырывались из белого вихря, наскакивая на него, обгоняя; он шел и чувствовал: да, начинается новая полоса жизни. С Мариной следует быть осторожным. И необходимо взять себя в руки. "Поставить себя в центр круга непоколебимых выводов", - вспомнил он фразу Брагина и возмутился засоренностью своей памяти.
Через несколько дней он, в сопровождении Безбедова, ходил по комнатам своей квартиры. Комнаты обставлены старой и солидной мебелью, купленной, должно быть, в барской усадьбе. Валентин Безбедов, вводя Клима во владение этим имуществом, пренебрежительно просипел:
– Если - мало, сходите в сарай, там до чорта всякой дряни! Книжный шкаф есть, клавесины. Цветов хотите? У меня во флигеле множество их, землей пахнет, как на кладбище.
Он курил немецкую фарфоровую трубку, дым шел из ноздрей его широкого носа, изо рта, трубка висела на груди, между лацканами модного толстого пиджака, и оттуда тоже шел дым. Но похож был Безбедов не на немца, а на внезапно разбогатевшего русского ломового извозчика, который еще не привык носить модные костюмы. Лохматый, с красным опухшим лицом, он ходил рядом с Климом, бесцеремонно заглядывая в лицо его обнаженными глазами, отвратительно скрипели его ботинки, он кашлял, сипел, дымился, толкал Самгина локтем и вдруг спросил:
– Читали анекдот?
– Какой?
– У царя была депутация верноподданных рабочих из Иваново-Вознесенска, он им сказал буквально так:
"Самодержавие мое останется таким, каким оно было встарь". Что он - с ума спятил?
– Да, странно, - отозвался Самгин. Безбедов крепко стиснул его локоть.
– Ну, устраивайтесь!
И ушел, дымя, скрипя, но, затворив дверь, тотчас снова распахнул ее и просипел:
– В Москву едет царь-то!
Отмахиваясь от густого дыма, Самгин спросил себя:
"Неужели и это животное занимается политикой?" Как все необычные люди, Безбедов вызывал у Самгина любопытство, - в данном случае любопытство усиливалось еще каким-то неопределенным, но неприятным чувством. Обедал Самгин во флигеле у Безбедова, в комнате, сплошь заставленной различными растениями и полками книг, почти сплошь переводами с иностранного: 144 тома пантелеевского издания иностранных авторов, Майн-Рид, Брем, Густав Эмар, Купер, Диккенс и "Всемирная география" Э. Реклю, - большинство книг без переплетов, растрепаны, торчат на полках кое-как.