Жизнь Клима Самгина (Часть 4)
Шрифт:
"Итак - революция. Вторая на моем веку".
Он решил, что завтра, с утра, пойдет смотреть на революцию и определит свое место в ней.
Утром, сварив кофе, истребили остатки пищи и вышли на улицу. Было холодно, суетился ветер, разбрасывая мелкий, сухой снег, суетился порывисто минуту, две, подует и замрет, как будто понимай, что уже опоздал сеять снег.
Самгин шагал впереди Дронова, внимательно оглядываясь, стараясь уловить что-то необычное, но как будто уже знакомое. Дронов подсказал:
– Замечаешь, как обеднел город?
– Да, - согласился Самгин и вспомнил: вот так же было в Москве
– Эй, эй - Князев, - закричал Дронов и побежал вслед велосипедисту, с большой бородой, которую он вез на левом плече. Самгин минуту подождал Ивана и пошел дальше...
Проехал воз, огромный, хитро нагруженный венскими стульями, связанные соломой, они возвышались почти до вторых этажей, толстая рыжая лошадь и краснорожий ломовой извозчик, в сравнении с величиной воза, были смешно маленькими, рядом с извозчиком шагал студент в расстегнутом пальто, в фуражке на затылке, размахивая руками, он кричит:
– Ты - подумай: народ...
– Мы на свой пай думаем, - басом, как дьякон, гудит извозчик.
– Ты с хозяином моим потолкуй, он тебе все загадки разгадает. Он те и про народ наврет.
Ломовой счастливо захохотал, Клим Иванович пошел тише, желая послушать, что еще скажет извозчик. Но на панели пред витриной оружия стояло человек десять, из магазина вышел коренастый человек, с бритым лицом под бобровой шапкой, в пальто с обшлагами из меха, взмахнул рукой и, громко сказав: "В дантиста!"-выстрелил. В проходе во двор на белой эмалированной вывески исчезла буква а, стрелок, самодовольно улыбаясь, взглянул на публику, кто-то одобрил его:
– Метко!
А усатый человек в толстой замасленной куртке, протянув руку, попросил:
– Позвольте взглянуть!
Взглянул, определил: "Кольт!" - и, сунув оружие в карман куртки, пошел прочь.
– К-куда?
– взревел стрелок, собираясь бежать за похитителем, но пред ним встали двое, один - лицом, другой спиною к нему.
– Вы - видели?
– сердито спросил он.
– Зачем вам игрушка эта?
– миролюбиво ответил ему молодой парень, а тот, который стоял спиной, крикнул:
– Гордеев, вернись! И обратился к стрелку:
– Вы, барин, идите-ка своей дорогой, вам тут делать нечего. А вы что?
– спросил он Самгина, измеряя его взглядом голубоватых глаз.
– Магазин не торгует, уходите.
Самгин покорно и охотно пошел прочь, его тотчас же догнал стрелок, говоря:
– Ничего не понимаю! Кто такие? Чорт их знает! Переходя на другую сторону улицы, он оглянулся, к магазину подъехал грузовик, люди, стоявшие у витрины, выносили из магазина ящики.
– Грабеж среди белого дня, - бормотал стрелок, Самгин промолчал, он не нуждался в собеседнике. Собеседник понял это и, дойдя до
– Вы, кажется, тоже... что-то такое...
После чего скрылся за углом.
Ближе к Таврическому саду люди шли негустой, но почти сплошной толпою, на Литейном, где-то около моста, а может быть, за мостом, на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него остались только стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темносерый бумажный пепел. Против пожарища на панели собралось человек полсотни, почти все пожилые, много стариков, любуясь игрой огня, они беседовали равнодушно, как привычные зрители, которых уж ничем не удивишь.
– Воры подожгли.
– Ну конечно.
– И Литовский замок - они.
– А - кто же! И полицейские участки - их дело!
– Политические тоже, наверно, руку приложили...
– У тех заноза - жандармы.
– Департамент полиции...
– Не подожгли его.
– Подожгут.
Самгин свернул на Сергиевскую, пошел тише. Здесь, на этой улице, еще недавно, контуженые, раненые солдаты учили новобранцев, кричали:
"Смирно!"
Вдоль решетки Таврического сада шла группа людей, десятка два, в центре, под конвоем трех солдат, шагали двое: один без шапки, высокий, высоколобый, лысый, с широкой бородой медного блеска, борода встрепана, широкое лицо измазано кровью, глаза полуприкрыты, шел он, согнув шею, а рядом с ним прихрамывал, качался тоже очень рослый, в шапке, надвинутой на брови, в черном полушубке и валенках. Люди шли молча, серьезные, точно как на похоронах, а сзади, как бы конвоируя всех, подпрыгивая, мелко шагал человечек с двустволкой на плече, в потертом драповом пальто, туго подпоясанный красным кушаком, под финской шапкой пряталось маленькое глазастое личико, стиснутое темной рамкой бородки, негустой, но аккуратной. Самгин спросил: кого арестовали и за что?
– Который повыше - жандарм, второй - неизвестный. А забрали их - за стрельбу в народ, - громко, приятным голосом сказал человечек и, примеряя свой шаг к шагу Самгина, добавил вразумительно: - Манера эта - в своих людей стрелять -теперь отменяется даже для войска.
– Куда же их ведут?
– В Государственную думу, на расчет. Конечно, знаете, что государь император пожаловал Думе власть для установления порядка, вот, значит, к ней и стекается... все хорошее-плохое, как я понимаю.
Самгин заглянул в лицо его - костистое, остроглазое, остроносое лицо приятно смягчали веселые морщинки.
– Вы - охотник?
– спросил Самгин. Приятный человек шагал уже в ногу с ним, легонько поталкивая локтем.
– Нет, я имею ремесло - обойщик и драпировщик. Федор Прахов, лицо небезызвестное. Охота не ремесло, она - забава.
Клим Иванович Самгин не испытывал симпатии к людям, но ему нравились люди здравого смысла, вроде Митрофанова, ему казалось, что люди этого типа вполне отвечают характеристике великоросса, данной историком Ключевским. Он с удовольствием слушал словоохотливого спутника, а спутник говорил поучительно и легко, как нечто давно обдуманное: