Жизнь Матвея Кожемякина
Шрифт:
– Молодость не грех, да и не глупость...
– Сердит!
– весело крикнул дядя Марк вслед ему, и Кожемякин сконфуженно прибавил:
– Глуп ещё, вы уж не того...
Дядя Марк положил руку на плечо ему.
– У арабов, батя мой, есть пословица: "Глупость честной молодости поучительнее деяний злой старости".
И начал внимательно расспрашивать про Максима, выбирая из сундука бельё, книги, какие-то свёртки бумаг.
"Точно он - с ребёнком, со мной", - безобидно подумал Кожемякин.
Этот
В течение первого дня он раза два подшутил над Максимом, а вечером, в кухне, уже сидел на корточках перед его сундуком, разбирал книжки и, небрежно швыряя их на пол, говорил:
– Это - дрянь, это - тоже, - тоже...
Заложив руки за спину, рыжий парень стоял сзади него, искривив губы.
– Да вы сами-то - читали?
– с сердцем спросил он наконец.
Дядя Марк подвинул к нему рукою отброшенные книги, предлагая:
– Бери любую, спрашивай, о чём в ней речь идёт, ну!
– Не хочу, - вздохнув, молвил Максим.
– Ага, струсил!
– Нисколько даже!
– Говори! Вот я тебе могу дать книжки, получше твоих.
Максим тоже присел на корточки, недоверчиво спрашивая:
– Дадите?
– Уж дам!
– У вас - про что?
– Про всё. Про жизнь, про народ.
– Народ я и без книг знаю, - сказал парень, снова вздохнув.
Дядя Марк крякнул, сел на пол и обнял колени руками.
– Знаешь?
– А конечно. Эка мудрость!
– Ты мне, брат, расскажи про народ, сделай милость!
– попросил старик как будто серьёзно, а Шакир весело засмеялся, да и Кожемякину смешно стало.
– Хохотать - легко!
– сказал Максим, вставая и сердито хмурясь. Схватил шапку, нахлобучил её и пошёл в сени, бормоча: - Для смеха ума не надо.
– Ого-о!
– воскликнул старик, весело блестя глазами.
– Ухи надо трепать, - посоветовал Шакир, сердито взмахнув рукой.
– Зачем? Мы, брат, ему мозги встреплем...
Дядя Марк легко встал с пола, потянулся и сказал:
– Чайку бы попить, а?
"Упокой господи светлую душу его с праведниками твоими", - мысленно сказал Кожемякин, перекрестясь, и, взяв тетрадь, снова углубился в свои записи.
"Ко всякому человеку дядя Марк подходит просто, как будто давно зная его, и смотрит в глаза прямо, словно бы говоря взглядом:
"Не стесняйся, брат, видал я людей гораздо хуже тебя, говори всё прямо!"
Все и говорят с ним без оглядки, особенно Максим.
– Люди, - говорит, - мне подозрительны, правды ни в ком нет, доброта их обманна и не нужны они мне.
А дядя Марк смеётся:
– Так-таки и не нужны? Ты погоди, цыплёнок, кукареку петь, погоди!
Сердится Максим-то, а хмурость его как будто линять стала, и дерзостью своей меньше
Вчера дядя Марк рассказывал Шакиру татарскую книгу, а я себе некоторые изречения её записал:
"Возьмите законы бога руками силы и могущества и покиньте законы невежд".
"Скоро всё, что в мире, исчезнет, и останутся одни добрые дела".
Впутался Максим, начал горячо утверждать, что русские проповедники умнее татар, а дядя Марк сразу и погасил огонь его, спросив:
– Ты прошлый раз говорил, что в чертей не веришь?
– И не верю.
– Так. А весьма уважаемый наш писатель Серафим Святогорец говорит: "Если не верить в существование демонов, то надобно всё священное писание и самую церковь отвергать, а за это в первое воскресенье великого поста полагается на подобных вольнодумцев анафема". Как же ты теперь чувствуешь себя, еретик?
Заёрзал парень, угрюмо говорит:
– Один какой-то...
Дядя Марк обещал ему с десяток других подобных представить, а парень просит:
– Серафима этого дайте.
Смеётся старик.
– Не веришь мне?
А Максим сердится.
– Не вам, а ему.
И на сей раз - не убежал. А Шакир, седой шайтан, с праздником, - так весь и сияет, глядит же на старика столь мило, что и на Евгенью Петровну не глядел так. Великое и прекрасное зрелище являет собою человек, имеющий здравый ум и доброе сердце, без прикрасы можно сказать, что таковой весьма подобен вешнему солнцу".
"Дни идут с незаметной быстротой и каждый оставляет добрую память о себе, чего раньше не было.
Писарь из полиции приходил, тайно вызвал меня и упрекал, что опять я пустил в дом подозрительного человека.
– Надо же, - говорю, - жить-то ему у кого-нибудь.
Допытывался, о чём старик говорит, что делает, успокоил я его, дал трёшницу и даже за ворота проводил. Очень хотелось посоветовать ему: вы бы, ребята, за собой следили в базарные дни, да и всегда. За чистыми людьми наблюдаете, а у самих носы всегда в дерьме попачканы, - начальство!
Дяде Марку не скажу об этом, совестно и стыдно за город. В кои-то веки прибыл чистый человек, а им уж и тошно.
Слушал я вчера, как он на заводе ребят про песни спрашивал и поговорки, а после, в горнице, за чаем рассказывал мне:
– - Поговорка - большая вещь, в ней народная мысль, как масло, густо сбита. Вот, примерно: "Коль народишко ссорится - воеводы сытно кормятся, а будь жизнь смирна - воеводам ни зерна". Другая: "Не там город, где городьба, а где ума поболе", - это народ сложил в ту пору, когда ещё цену и силу ума понимал верно. А пришло другое время, он отметил: "Силу копят не умом, а дубьём да рублём", "Не суй бороду близко городу" - замечаете: как будто два народа составляли эти речения, один - смелый, умный, а другой хитроват, но как будто пришиблен и немножко подхалим.