Жизнь Мерлина
Шрифт:
Довольно запутан исследователями вопрос и о хронологическом соотношении «Версии-варианта» и так называемой «Вульгаты» (т, е. гипотетического текста Гальфрида, представленного очень большим числом списков). Здесь возможны по крайней мере три точки зрения. Можно предположить (как это сделал Дж. Хаммер), что «Версия-вариант» – это ответвление от основной рукописной традиции, принадлежащее какому-то амбициозному переписчику, снабдившему свой текст стихотворным панегириком народу Уэльса и самому Гальфриду. Автор этого своеобразного стихотворения (написанного рифмованными стихами, что не очень типично для средневековой латинской поэзии) называет и себя: это некий «брат» (т. е. монах) Мадок из Эдейрна. [146] Не был ли он действительно автором этой версии, а не только ее переписчиком, украсившим свой труд изящными, как он полагал, стихами? Совершенно очевидно, что писал он при жизни Гальфрида Монмутского (видимо, в середине столетия) и прекрасно знал, кто является подлинным автором первоначальной
146
Op. cit., p. 18.
Французский филолог-медиевист Пьер Галле высказал предположение, что «Версия-вариант» является последним звеном в эволюции латинского текста «Истории». [147] С этим, однако, трудно согласиться. Палеографический, текстологический и лингвистический анализ рукописей книги Гальфрида (а анализ этот еще никак нельзя считать законченным) показывает, что и поел «создания «Версии-варианта» продолжали возникать новые списки «Истории». Еще меньше оснований встать на точку зрения Ганса-Эриха Келлера, который пришел к совершенно парадоксальному выводу, что автором «Версии-варианта» был Вальтер, архидьякон Оксфордский, и что творение его и было той «стариннейшей валлийской книгой», которую переработал по его указанию Гальфрид. [148]
147
См.: Callais P. La Variant Version de l'Historia regum Britanniae et le Brut de Wace. – Romania, 1966, t. 87, p. 1 – 32.
148
Keller Н.-Е. Wace et Geoffrey de Monmouth: problиme de la chronologie des sources. – Romania, 1977, t. 98, p. 1 – 14.
Интересно отметить, что, помимо «Версии-варианта», которая, как нам представляется, могла возникнуть еще при жизни Гальфрида Монмутского, тогда же, все в том же XII столетии, появились обработки «Истории» на валлийском языке. Учеными выявлены по меньшей мере пять таких независимых переводов-обработок; [149] самая ранняя из них дошла до нас в рукописи рубежа XII–XIII вв. (оригинал же был создан значительно раньше). Так, валлийские легенды, до этого не записанные на их родном языке, через посредство Гальфрида были возвращены создавшему их народу.
149
См.: Parry J. J., Caldwell R. A. Op. cit., p. 89. Ср.: Markale J. Op. cit., p. 231.
Если «История бриттов» стала пользоваться почти беспримерной популярностью сразу же после ее создания, то иной была судьба последнего творения Гальфрида Монмутского, его стихотворной «Жизни Мерлина». Он написал ее уже на склоне лет, видимо, около 1148 г. или несколько позже, и посвятил Роберту Чесни, епископу Линкольнскому. [150] Роберт занял епископскую кафедру как раз в 1148 г. (и занимал ее до 1167 г.); свой небольшой стихотворный «роман» Гальфрид написал, возможно, в связи с этим назначением. Так или иначе, эта дата – вполне надежный terminus a quo. По крайней мере это можно заключить по начальным строкам «Жизни Мерлина». Тогда terminus ad quem – это конец 1150 г., после которого судьба писателя, как увидим, резко переменилась. В отличие от других его произведений «Жизнь Мерлина» не пользовалась популярностью: сохранилась всего одна ее полная рукопись. [151]
150
См.: Faral E. Op. cit., t. 2, p. 28–36; Jarman A. O. H. Op. cit., p. 19.
151
См.: Jarman A. O. H. Op. cit., p. 21.
Если мы знаем предельно мало о молодости Гальфрида Монмутского, то несколько лучше известны нам последние годы его жизни. В 1151 г. он был направлен в Сент-Асаф (Северный Уэльс) и 7 марта 1152 г. был возведен в епископский сан. [152] Сан епископа сделал Гальфрида видным лицом в государстве; так, он скрепил своей подписью в качестве свидетеля хартию короля Стефана, в которой Стефан признавал наследником престола своего двоюродного племянника Генриха Плантагенета (16 ноября 1153 г.).
152
Cm. Faral E. Op. cit., t. 2, p. 37.
Но пробыл в Сент-Асафе писатель недолго. Видимо, большую часть времени он проводил в Лландафе, где, как говорится в валлийской
Как мы могли убедиться, жизнь Гальфрида Монмутского не очень насыщена яркими событиями. Писатель был далек от острых политических конфликтов, на которые было столь богато это столетие, хотя он и был близко знаком с рядом видных деятелей эпохи и даже подписал весьма важный политический документ. Но эта известная удаленность от столкновений и соперничества различных феодальных группировок не означала, что он был безразличен к совершавшимся вокруг него событиям. Даже напротив: эта позиция «над схваткой» позволяла писателю давать самостоятельную оценку историческому процессу, вырабатывать собственную концепцию эволюции кельтского населения Британских островов.
153
См.: Thorpe L. The last years of Geoffrey of Monmouth. – In: Melanges de langue et litt'erature francaise au Moyen Age offerts а Pierre Jonin. Aix-en-Provence, 1979, p. 661–672.
Гальфрид, был, конечно, историком. По крайней мере именно так представлял он стоящие перед ним задачи. Но историком он был довольно своеобразным. Дело в том, что, рассказывая об исторических судьбах кельтов, он многое сочинил, придумал, нафантазировал. Важно, какие источники он использовал, на какую традицию ориентировался, но еще важнее, что он стремился решать не только политические и исторические задачи, но и задачи художественные.
В его столетие история вновь становилась наукой, вырабатывая передовые для своего времени методы исследования. Она постепенно преодолевала безраздельное господство церковной традиции (согласно которой «историю» следовало начинать от «сотворения мира»), преодолевала также бескрылую фактографию монастырских хроник и анналов. Все в большей степени образцом для писателей-хронистов XII в. начинали служить историки Античности – Светоний, Тацит, Тит Ливии, Цезарь, да и не только историки в прямом смысле слова, но и поэты, разрабатывавшие исторические и псевдо-исторические сюжеты.
Для нас важно не столько умножение исторических сочинений, чем был отмечен XII в., сколько изменение их характера, их повысившаяся вариативность, вообще тот расцвет историографии, который отмечается всеми исследователями, [154] расцвет, выразившийся и просто в разнообразии этих сочинений, и в их приближении к художественной литературе. Расцвет этот может быть понят на фоне тех колоссальных культурных сдвигов, которые сделали XII столетие примечательным этапом в развитии западноевропейской цивилизации.
154
См., например: Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. М; Л., 1964, с. 143–148.
Век этот давно уже получил название «возрождения». [155] При всей условности термина в его применении к периоду Зрелого Средневековья нельзя не отметить, что известные основания именно для такой квалификации столетия все-таки есть, хотя вопрос этот продолжает оставаться весьма спорным. Правильному решению данной проблемы несомненно мешает, как это ни парадоксально, наличие великой эпохи Возрождения, с которой, собственно, начинается история западноевропейской культуры Нового времени. Эпоха эта давно уже стала предметом самого пристального, глубокого и, не побоимся этого слова, любовного изучения, что безусловно отразилось и на осмыслении и на оценке средневековой культуры. Последняя, противопоставляемая культуре ренессансной, неизбежно трактовалась как явление неполноценное, во многом реакционное, с которым молодая культура Возрождения вела непримиримую и успешную борьбу.
155
Литература, посвященная этому вопросу, огромна; у ее истоков стоит написанная с большим подъемом и хорошо документированная работа Чарльза Хаскинса. См.: Haskins Ch. H. The Renaissance of the Twelfth century. Cambridge (Mass.), 1928; Chelhnck J. de. L'Essor de la litt'erature latine au XIIe si`ecle. T. 1–2. Bruxelles, Paris, 1946.
Идея культурного перерыва, приходящегося на период Средневековья (в том числе и на XII в.), была выдвинута во многом самими итальянскими гуманистами, желавшими представить свою эпоху (и вполне правомерно) как новый, после Античности, замечательный расцвет наук и искусств. Между тем такого провала в культурном развитии Западной Европы в действительности не было. Ф. Энгельс в «Диалектике природы» недаром специально подчеркивал, что Средневековье ознаменовалось большими открытиями и изобретениями. [156]
156
См… Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 506–507.