Жизнь моя
Шрифт:
О тех пяти женщинах в «Kriegfuhrung» упоминалось, что одной из них было около шестидесяти, а еще одна была десятилетней девочкой. Оставалось трое, но кто же из них Ликарис?
Первая — Эмилия Сатурнина, патрицианка, вышедшая замуж в пятнадцать лет. В 53 году до P. X. ей было двадцать два. К тому времени она могла быть вдовой или разведенной, и вполне возможно, возлюбленной Кассия.
Вторая — Валерия Атилия, дочь богатого виноторговца из Южной Испании. Она тоже была замужем,
Третья — Тацита Корнелия, патрицианка, которой в 53-м было шестнадцать. Она — самая молодая из всех — хотя, поскольку девушки в Риме выходили замуж с двенадцати лет, это не давало повода ее исключать.
Похоже, явной фавориткой была Эмилия. Роман был бурным — в «Стихотворениях» упоминаются любовные битвы, после которых Кассий отступал с покусанной шеей и царапинами на щеках. На это способна женщина двадцати двух лет, а не девочка моложе двадцати.
Еще один пункт в пользу Эмилии: у Антонии была хорошая возможность идентифицировать ее печать. Ей повезло. Она узнала, что урна с прахом Эмилии находится где-то в хранилище Глипотеки, в Копенгагене. Один из ассистентов куратора был ее приятелем, и, хотя он был занят на раскопках, она могла рассчитывать на его помощь.
Но пока она сидела в столовой с кофе, до нее дошло, что даже если случится чудо и она найдет все печати, и одна из них подстегнет ее память, так что она хлопнет себя по лбу и воскликнет: «Эврика, я вспомнила! Это был четырехлепестковый клевер у ног Беллерофонта, и эта женщина — та самая!» — она все равно не будет знать этого наверняка. Потому что память любит подшутить. Иногда она подсказывает то, что хочется вспомнить, а не то, что было на самом деле.
Она не сможет с уверенностью сказать, что нашла Ликарис, пока не возьмет в руки кантарос и не увидит символ у ног Беллерофонта.
Антония пала духом. Что она делает здесь, гоняясь за смутными мечтами?
Студенты вокруг нее флиртовали, и, похоже, преуспевали в жизни. А что делает она?
Разумно было бы вернуться на мельницу, упаковать вещи и уехать в Лондон.
Устраивать свою жизнь.
И позабыть о Патрике МакМаллане.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Патрик, опускаясь на больничный стул.
Он, наверное, приехал прямо из Суда, поскольку вместо галстука на нем все еще висел широкий, выдающий принадлежность к професии шарф, а волосы были взъерошены париком.
Моджи подумала, что он выглядит замотанным.
Она натянула одеяло до подбородка и произнесла:
— Я чувствую себя обманщицей.
Он ждал, что она продолжит, но она не спешила оправдывать его ожидания.
— Довольно жалкая попытка самоубийства, — сказала она. — По словам медсестры, аспирина едва ли было достаточно, чтобы промывать желудок по полной программе, но мне пришлось вытерпеть и эту утомительную процедуру. Тебе
Патрик отрицательно помотал головой.
— Единственная причина, по которой меня здесь держат, — мама настояла, и то лишь потому, что она не хочет видеть меня дома… Как судебные заседания?
— Идут, — сказал Патрик, не давая увести себя в сторону. — Как ты себя чувствуешь?
Она страстно ждала его прихода, но теперь, когда он был здесь, ей хотелось, чтобы он ушел. Как могла она обманываться, думая, что он может стать для нее чем-то большим, чем брат? Сейчас все, чего она от него хотела, это чтобы он ушел. Слишком больно было видеть его, зная, что надо начинать жить без него.
— Говорю тебе, — пробормотала она, — я чувствую себя долбанной обманщицей. Даже убить себя правильно не смогла.
— Ты и не пыталась.
— Нет, пыталась.
— Нет, не пыталась, — мягко сказал он, — если бы ты хотела убить себя, ты бы добилась успеха. Ты — личность аффективная.
Она подумала над его словами.
— Оказалось, кишка тонка — силы воли не хватило.
— Для того, что ты сделала, требуется большая сила воли. Та твоя записка содержит кучу вещей, которые открылись спустя годы. Сделать это было очень смело.
Она посмотрела на него.
— Я хотела, чтобы мама все узнала. Все. Ты понимаешь?
— Понимаю.
Она моргнула.
— Я сказала ей, что Майлз взял кантарос.
— Я знаю.
— Теперь она возненавидит меня навсегда.
— Нет.
Ее глаза начали закрываться.
— Она возненавидит меня, — шепнула она наконец. — Это я закрыла ворота. Это я убила Майлза.
— Нет, золотко.
— Да.
Он наклонился вперед, уперев локти в колени, и посмотрел ей прямо в глаза.
— Майлза никто не убивал. Это — несчастный случай. Целая цепь ошибок, упущенных шансов и обычное невезение собрались вместе — в результате джип упал в пропасть. Каждый из нас виноват отчасти. Но только отчасти. Это был несчастный случай. — Он помолчал. — Мне понадобились годы, чтобы принять это. Я думаю, что и ты примешь это в свое время.
Она вытерла глаза и фыркнула.
— Попробуй сказать это маме.
Он взглянул на свои руки.
— Думаю, никто не сможет этого сделать. Она должна прийти к этому сама.
— Она никогда не сможет.
— Этого ты не знаешь.
…Но она знала. Ее отец оставался с ней практически все время — он спал в больнице и сейчас был в приемной, но ее мать дождалась часов посещения в субботу и оставалась ровно десять минут.
Занимая стул в ногах кровати, она посылала Моджи бодрую, ничего не значащую улыбку.
— Ты видела мою записку? — спросила ее Моджи.
Ее мать положила руки на колени и сжала их.
— Не беспокойся об этом. Мы не будем о ней говорить.