Жизнь моя
Шрифт:
Зазвонил его телефон.
В глубине кустов розмарина Ипполит заржал и скрылся в ночи.
Патрик громко выругался.
— Извини, — пробормотал он. — Кажется, я забыл это сделать…
Она, шатаясь, подошла и села на парапет, пока он перезванивал.
Закончив разговор, он помолчал, потирая голову, словно она болела.
— Это Моджи, — сказал он. — Пробки перегорели. Она там сидит в темноте.
Антония сжала губы.
— Тогда тебе лучше идти.
Он стоял, глядя на нее.
Она поднялась:
—
Он не улыбнулся в ответ.
Он оставил ее у ворот, в тяжелом аромате цветущего миндаля, разлитом в ночном воздухе.
Глава 30
Моджи смотрела, как Патрик сидел, упершись невидящим взглядом в свои факсы и думала: «Откладывать нельзя, ты должна спросить его прямо сейчас».
Она так нервничала, что едва могла дышать. Она гадала, заметно ли это? Но какая разница? В том настроении, в каком он сейчас пребывает, скорее всего, он ничего не заметит. Он даже не слушал ее глупую ложь о перегоревших предохранителях. Его лицо было отстраненным и каким-то заспанным, словно он только что пробудился от долгого сна.
«Где ты? — мысленно обращалась она к нему. — Ты все еще там, внизу, вместе с ней?»
Моджи чувствовала себя больной. Все разворачивалось перед ее глазами. «Именно поэтому ты должна спросить его, — убеждала она себя. — Тогда, по крайней мере, хоть будешь знать».
Она подошла к столу и села в большое кожаное кресло своей матери. Это помогло ей почувствовать себя спокойнее и лучше овладеть собой, словно она получила частицу силы Дебры.
— Патрик, — начала она, — тот рисунок кантароса, который я тебе дала, он все еще у тебя?
Голубые глаза остановились на ней.
— Думаю, да, — продолжала она, удивляясь, как спокойно звучит ее голос. — Я хочу его забрать.
Он тихо спросил, почему.
Она не могла придумать причину. Она спрашивала просто для того, чтобы посмотреть, отдаст он ей рисунок или нет. Если бы не отдал, то она знала бы, что потеряла его навсегда.
— Какая разница? — сказала она наконец. — Он мой. Майлз отдал его мне.
— Эта вещь не его, чтобы отдавать. — сказал он ровно. — И ты это знаешь. Рисунок принадлежит Антонии.
Она впилась руками в кресло.
— Значит, поэтому ты хранил его все эти годы? Из-за того, что это ее вещь?
Он коснулся стола длинными пальцами.
— Видишь ли, я его должен вернуть.
— Нет. Отдай его мне.
Их глаза встретились. Он смотрел на нее, как взрослый человек на взрослого человека, а не как Патрик на Толстушку Моджи, младшую сестру. Она гадала, много ли он понял.
Патрик мягко сказал:
— Прости, золотко.
Перед ней разверзалась бездна. Она произнесла:
— Ты все еще любишь ее.
— Моджи!
— Мое имя —
— Я…
— Ты не можешь вернуть ей этот рисунок. Что она скажет? Что подумает? Она никогда тебе не простит. И ты это знаешь! — Моджи вылетела из комнаты.
Часом позже она расправилась с двумя упаковками шоколадных бисквитов, четырьмя порциями шоколадного мороженого и семейной порцией рисового пудинга. Ее матрац был усеян обертками и крошками.
Она чувствовала себя совершенно одинокой. Такой же одинокой, как Маленький Принц, стоящий на пустынной черной планете, летящей в пространстве.
Она попыталась дозвониться до отца к его другу в Антибе, но их не оказалось на месте, и она смогла только наговорить на автоответчик:
— Папа, это Моджи. Мы не могли бы завтра уехать домой? Пожалуйста, мне правда очень хочется домой!
Говорить с машиной было хуже, чем в пустоту. В отчаянии она позвонила матери. В Лондоне, должно быть, уже за полночь, но, поскольку в понедельник начинался суд, ее мать не ложилась в постель больше чем на пару часов, если ложилась вообще.
— Дебра Суинберн, — коротко ответила ее мать.
Моджи все время забывала, что мать практиковала под девичьей фамилией.
Моджи различила телефонные звонки, людские голоса, стаккато компьютерной клавиатуры. Она прикрыла глаза и представила штаб на верхнем этаже Уилтон Роуд. Компьютеры и заваленные бумагой столы, и черные галогеновые настольные лампы, как зловещие монахи в сутанах. Целый этаж корпоративной работы и преданности делу, где каждый точно знал круг своих обязанностей.
— Привет, мам, — робко сказала она. — Это я.
— Я поняла, — ответила мать. — Что-то случилось?
— Нет, — торопливо произнесла Моджи. — Просто я… Я думала… — Она поискала извиняющую причину. — Я звоню тебе сообщить, что мы возвращаемся утром. Завтра, утром. Вот я и хотела спросить, может ты хочешь, чтобы я сделала на ужин что-нибудь вкусненькое?
— Ужин? Ох, милая, никаких ужинов. До тех пор, пока не закончится это дело.
— Конечно… Извини.
— Патрик там?
— Что? Я… я думаю, он в кабинете.
— Будь умницей и соедини меня с ним.
— Может, сперва поговорим? Я немного…
Ее мать вздохнула:
— Моджи, будь хорошей девочкой, соедини меня с Патриком.
Моджи почувствовала растущую панику при мысли, что окажется отрезанной от этого яркого лихорадочного мира.
— А суд не может немного подождать? — пробормотала она.
— Что, дорогая? — Голос матери звучал приглушенно, словно она отвернулась, разговаривая с кем-то еще. — Моджи, я не должна напоминать тебе, что каждая секунда на счету!
Моджи сжала в пальцах телефонную трубку.