Жизнь моя
Шрифт:
— Это не навязчивая идея, и давай поговорим об этом в другой раз? Может, ты оставишь мне свой номер телефона и я тебе перезвоню?
— Это надо понимать так: «Не звони мне, я сама тебе позвоню?»
— О, Саймон, дай мне передышку. Мне надо работать.
Как ни странно, его это остановило, хотя он был болезненно чувствителен насчет ее работы и всегда бдительно следил за тем, чтобы она не оказалась впереди него — даже несмотря на то, что он оставил археологию несколько лет назад и занялся тележурналистикой.
Он дал свой номер и отключился.
Она осторожно положила трубку. Чертова Кейт! Ее счастье, что она недоступна, а то бы получила
Она гадала, сказала ли Кейт Саймону про Патрика. Скорее, нет. Саймон всегда слишком негативно относился к Патрику. Если бы он знал, что его старый враг вернулся в долину, он не удержался бы от комментария.
— Чертова Кейт! Чертов Саймон! Чертов Патрик! Чертова преисподняя! — выпалила она.
…Прошли две недели, но она так и не перезвонила Саймону.
Пасморы приезжали на уик-энды, но не беспокоили ее, дом Патрика стоял пустой и темный.
— У него нет свободного времени, — сказала Моджи, когда Антония столкнулась с ней на улице. Девушка выглядела хуже, чем всегда: усталая, с одутловатым лицом, глаза ее не смотрели на Антонию. Моджи не спрашивала о ее поисках кантароса, а сама она не хотела начинать. Кроме того, и рассказывать было не о чем.
Две недели назад она вернулась к истокам и перечитала все, что могла найти по Кассию. Она облазила все музеи и библиотеки Нарбонны, Тулузы и Безье. Она погрузилась в «Стихотворения». И каждый день жалела о том, что сожгла свои заметки.
Пока что все, к чему она пришла, было ясное ощущение социального разрыва между Кассием и Ликарис.
Поклонники готовы в дар тебе принесть Смарагды и топазы золотые. Мне ж нечего и предложить тебе, Бессмертьем разве только одарить…Да, Ликарис определенно была девушкой из верхов. Но верхов какого рода? В Риме конца Республики диапазон был велик. Была ли она замужем, когда встретила Кассия? Или была разведена? Или оставалась невинной девушкой? Или была проституткой высшего разряда?
— Первое исключаем, — сказала Антония, кружа вдоль кухонного стола, — поскольку, читая между строк, можно предположить, что они с Кассием расстались, поскольку она выходила замуж — за пожилого и богатого мужчину. И последний пункт исключаем, потому что, будь она куртизанкой, ты бы об этом упомянул, Кассий, или нет? Ты ведь всегда говорил без обиняков.
Значит, остается либо разведенная, либо невинная девушка.
Она перестала кружиться и протерла глаза. Было полвторого ночи, но ложиться не имело смысла, поскольку она все равно не заснет. Как только ее голова коснется подушки, ее мозг просто отключится от переутомления.
Она села. Обрывки стихотворений проплывали в ее мозгу.
Ее дыханье передалось мне, а мое — ей, Мы горели, как в огне… Мое сердце пело, взмыв в небеса… А теперь, как Пегас, лечу я к звездам И брожу по зачарованной Луне…Ее
Подожди. Чего-то не хватает. Ты перепутала строки. «Мое сердце пело…» из другого стихотворения.
Но в чем дело?
Ее пульс участился. Она не знала, почему это имеет значение, но это было так.
Она лихорадочно пролистала «Стихотворения» в поисках строки. Строка была там, где она и ожидала ее увидеть. В последнем стихотворении. В том самом, которое Кассий написал в день, когда покончил с собой. Как она могла забыть такую важную деталь!
Этой ночью о тебе опять я грезил. Как в последний раз — такой ты мне предстала. В небеса, ликуя, взмыло сердце: Вот теперь уйду я, примиренный, И река мрака меня не поглотит. А когда твой черед уйти настанет, Пусть мольбам богиня нашим внемлет И, Любимая, сольет наши души. Мою душу — с твоею, а твою — с моею. И да будет это навеки!Последнее стихотворение, так явно отличающееся от других, написанных после разрыва с Ликарис… Казалось, он наконец поборол злость и боль. Казалось, он наконец вышел к свету.
«Для большинства современных читателей, — писал один кембриджский специалист по классике, — такую радость в день собственной смерти невозможно постичь, но римлянин был другим. Для него смерть была не концом, а дверью в иную жизнь, поэтому он встречал ее с радостью».
Другой исследователь, на этот раз из Оксфорда, приходил к совершенно противоположному заключению: «Последнее стихотворение не является, как заявляют некоторые ученые, радостным принятием смерти. Скорее, он бросает ей вызов. Это великолепный образец самообладания перед лицом смерти…»
Но если они оба не правы? — спросила себя Антония. Ответ может быть и более простым, и более таинственным.
Поскольку, если темный фатализм последних стихов навеян образом Ликарис, не мог ли он также вызвать и чудесное просветление конца?
— Ты на правильном пути, — выдохнула она. Она это знала. Она чувствовала то же покалывающее ощущение близкого контакта с Кассием, как в момент перед находкой, когда поток, кажется, стремился из земли в кончики ее пальцев.
Думай. Думай…
Каким-то образом у Ликарис с Кассием произошло изменение к лучшему — и изменение настолько глубокое, что он сел и написал последнее, невероятно сильное стихотворение. Затем, в тот же самый день, согласно Плавту, он вскрыл себе вены.
Следовательно, должна существовать некая связь между его смертью и Ликарис. И ключ в том, чтобы выяснить: почему он убил себя.
Она вновь обратилась к сообщению, данному стариком в «Записках», но это не дало зацепки. Кажется, даже Плавт не знал почему. Все, что он мог предположить, так это то, что его друг, лишившись благосклонности Октавиана, предпочел благородный уход бесчестью позорного суда.