Жизнь, по слухам, одна!
Шрифт:
– Пистолет самозарядный специальный, – не моргнув глазом, сообщил Глеб Звоницкий. – Принят на вооружение в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году. Предназначен для бесшумной и беспламенной стрельбы в условиях нападения и защиты. Ты застрелил Ниночку именно из этого пистолета?
– Я его никогда не видел! Я не знаю, как он туда попал! Не знаю, клянусь! Я никогда… – Генке хотелось заплакать, но он понимал, что плакать перед этим мужиком не имеет смысла. Его не удастся ни убедить, ни разжалобить. Ужас пробирался все выше, и казалось, что щупальца
– Ниночка, – пробормотала Катя, и губы у нее затряслись, – Ниночка, девочка моя…
Глеб перевернул журнал так, чтобы она не видела пистолет.
– Подожди, – сказал он ей, – не трясись. У этого, – он кивнул на Генку, – не было никаких мотивов! Слышишь, Катя?! Никаких, ни одного. И убить он не способен, разве ты не видишь?
– Но у него… пистолет, – она посмотрела на Глеба.
– Откуда у тебя в портфеле мог взяться пистолет?
– Мне его подбросили! – затараторил Генка, тараща глаза. – Ей-богу, подбросили! Враги!
– Какие враги, а?
– Откуда я знаю! Враги, враги кругом! Я живу в аду, сам не знаю, как я еще жив! Это враги, говорю же!..
– О господи, – пробормотал Глеб, – это не Катю, а тебя лечить нужно. Лоботомией. Когда ты в последний раз открывал портфель?
– А?
– Портфель когда открывал, спрашиваю!
– А… в кафе. Я был в кафе с девушкой и кошелек искал, а потом оказалось, что кошелек в пиджаке, а в портфеле его нет. Я все перерыл, и никакого пистолета тогда не было.
– Стоп, – перебил Глеб Звоницкий. – С какой девушкой ты был в кафе? С этой своей Илоной?
– Нет! Не-ет! Я был с Асей!
– Как?! Еще и Ася имеется?!
– Она тут ни при чем! Она святая! Я клянусь, что она святая!
– Откуда она взялась, эта святая девушка Ася?
– А она уже давно… Она сама ко мне подошла, мы познакомились, и я… ну, я совсем голову потерял, совсем! – Тут Генка ударил себя кулаком в грудь и сказал торжественно: – Это самая большая любовь моей жизни! Все остальное не имеет значения. Только она.
Глеб посмотрел на Катю, а Катя на него. Потом они оба уставились на Генку.
– Господи, – сказала Катя через некоторое время. – Ты, оказывается, такой дурак, Генка! Ты просто очень глупый человек. Как это я сразу не поняла?.. Это же так очевидно.
– Сама дура, – огрызнулся Генка Зосимов. – Па-адумаешь, какая умница нашлась!
– Тихо! – прикрикнул Глеб. – Где ты познакомился с этой Асей?
– В клубе! Клуб называется «Огюст и Ренуар», там часто вечеринки всяческие бывают! Концептуальные!
– Где она живет?
Генка пожал плечами, выражение лица у него сделалось мечтательное.
– Где-то в Гатчине. Она никогда не разрешала себя провожать, я ее только до поворота довозил. Она говорила, что у нее обстоятельства! И у меня тоже обстоятельства, и мы договорились, что никогда ни о чем не будем друг друга спрашивать и упрекать тоже не будем, потому что мы понимаем
– Да, – оценил Глеб. – Красиво. А как ее фамилия?
Генкина физиономия утратила мечтательное выражение и приобрела выражение недоумевающее. Фамилии Аси – олененка Бемби, небесного ангела, ниспосланного ему в утешение, – он не знал. Ему и в голову не приходило, что у нее должна быть фамилия!
– Вы сидели в кафе, потом ты ее довез до какого-то там поворота, и вы расстались, так?
– Да.
– В кафе пистолета у тебя в портфеле не было, так?
– Да, да!
– Она брала портфель в руки, эта твоя Ася?
– Не знаю, – растерялся Генка. – Кажется… кажется, брала. Он у нее на коленях стоял. Мы играли в игру.
– В какую, твою мать, игру?! – заревел доведенный до отчаяния Глеб Звоницкий. – Как вы играли?
Генка перепугался.
– Она загадывала вещи, а я должен был их отгадать. На ощупь. Ну, что это – духи, или салфетки, или записная книжка! Она держала вещь в сумке в своей руке, а я должен был нащупать и угадать, и если угадаю, она меня поцелует. Но я ни разу не угадал.
– Слушай, – сказал Глеб Кате и вытер пот со лба. – Ты права. Он не просто дурак. Он клинический идиот. Куда Любовь Ивановна-то смотрела?!
Катя молча и печально пожала плечами.
– Хорошо, – сказал Глеб злобно. – Поехали. Кать, ты нас отвезешь.
– Куда?! – заверещал Генка и попятился к стене, как будто собирался уйти сквозь нее. – Я никуда не поеду! Я не хочу в милицию! Ни за что! Я не поеду с вами, с ума сошли? А вдруг вы меня убьете и труп закопаете!
– Если ты не перестанешь орать, я именно так и сделаю, – пообещал Глеб. – Кать, мне надо в гостиницу. Ты поедешь со мной. Этого мы запрем в моем номере. Он там посидит спокойненько, а я подумаю, что с ним делать. Давай. Пошли.
В круглом уютном лобби-баре почти никого не оказалось, и вообще в отеле было пустовато – осень в Питере не самое лучшее время для экскурсий и прогулок. Желтый приглушенный свет торшеров отражался в многочисленных зеркалах, дробился и удлинялся, и казалось, что в баре наступили уютные теплые сумерки, а разгулявшаяся за окнами непогода – пусть ее, здесь она не страшна, и весело и уютно было сидеть на плюшевом диванчике, радуясь теплу и приглушенному свету торшеров!..
Владик, предвкушая удовольствие, попросил виски, огляделся и тут только заметил Хелен, скрючившуюся на диване в самом углу.
– Елкин корень, – себе под нос пробормотал Владик Щербатов.
Уйти было невозможно – виски-то он уже попросил! Сделать вид, что ее не заметил, тоже нельзя – он уже заметил! Пришлось покориться и подойти.
– Здрасти, Елена Николавна! Это вы?! А это я!
– Зачем вы все время корчите из себя какого-то шута горохового, Щербатов? – устало спросила Хелен.
– Ну, так сказать, в связи с тем, что я и есть шут гороховый! А чего это вы в номер не пошли, а решили здесь засесть?