Жизнь, прожитая не зря
Шрифт:
Свои — это все русские здесь. Что военные, что гражданские. Седые ли измождённые тётки из руин Грозного, украдкой носившие солдатам еду, или последние казаки из терских станиц — неважно. Это всё свои, наши.
Чужие — это остроносые чеченцы с чуждыми гортанными голосами и резкими повадками хищников. И тоже неважно, боевики это, или просто местные жители, тихие днём и стреляющие в спину ночью.
Этот жалкий нелепый электрик из Города Ветров был своим. И его надо было отсюда вытаскивать — надо, и всё. Если удастся захватить хозяйский «Джип», то они и деда Богдана ни за что не бросят, увезут с собой. Но даже если и не захватят,
О побеге они теперь говорили каждый вечер, но приглушённо, шёпотом. Боялись, что из ямы их могут услышать. Если во дворе раздавались чьи-то шаги, то они сразу замолкали, насторожённо прислушиваясь. И продолжали молчать ещё некоторое время, после того как шаги смолкали, и снова воцарялась тишина.
Работали они почти всегда молча, с понурыми лицами, делая вид, что сломлены и ко всему безразличны. Так Станислав надеялся ещё более усыпить хозяйскую бдительность.
— Вы всё не съедайте, хотя бы часть оставляйте на потом. Макароны и хлеб можно в тряпки завернуть и здесь, на дне ямы припрятать. Когда побежим, хоть какая-то жрачка понадобится. Воду из Терека пить будем. А вот еда — другое дело. Я же не знаю, сколько мы будем пробираться к границе, — убеждал Станислав товарищей, когда те с жадностью набрасывались на спущенную в зиндан еду.
Иногда им давали консервы: пару банок с тушёнкой или жареную кильку в томате. Это съедали сразу, так как сохранить их было нельзя.
Станислав хорошо помнил карту. Он говорил, что в десятке километров от Внезапной, на другом берегу Терека стоит станица Шелковская. Дальше, вниз по течению, но на этом берегу — Гребенская, а ещё дальше — Ста-рогладковская, Курдюковская и Каргалинская. Чтобы попасть в Дагестан, надо обязательно перебраться на другой берег реки. Лучше всего сразу за Гребенской. А оттуда до границы уже рукой подать.
Сослан, которому обычно поручали работать по дому, теперь неотрывно наблюдал за хозяевами. Если вдруг Гаджимурад или Султан куда-нибудь соберутся, то он тут же выскочит во двор якобы по нужде и скажет об этом остальным, чтоб приготовились. А потом, дабы выманить оставшегося чеченца из дома наружу, осетин рухнет прямо на землю, притворяясь, будто у него прихватило сердце. И примется громко стонать, держась руками за грудь и глубоко закатывая глаза.
Долго думали насчёт того, как быть с женой Султана, толстозадой Фатимой. Она-то почти всегда дома торчит. Ведь пока они разделаются с мужчиной, садаевская жена может успеть выскочить на улицу и поднять тревогу.
— Поживём — увидим, — говорил солдат. — Думаю, её тоже реально будет вальнуть. Главное, с мужчиной управиться. Если нам это удастся, то баба — не проблема. Войдём в дом, да шею ей свернём. Только б на улицу не успела выскочить.
— Шею свернём? — спрашивал Николай с содроганием.
— Ну а ты как думал? В живых оставлять? Нет, нельзя. Она ж сразу кипеш подымет, — отрезал Станислав жёстко.
С каждым днём в невольниках крепла вера в своё избавление.
— Она ведь тоже выходит иногда на улицу, — говорил им Сослан. — То на базар, то к соседям. Так что всё получится у нас, я верю.
И он переводил взгляд на солдата, теребил чёрную нечесаную бороду.
— Знаешь, Стас, когда ты всерьёз про побег заговорил, я даже как-то по-другому жить начал. Желание появилось. Теперь хожу,
— Нам главное — кандалы снять и хоть какое-то оружие раздобыть. У них там в доме арсенал целый, стопудово. Минимум, три «калаша», один точно с подствольником. И гранат валом. «Муха» даже есть. Я раз видел, как Гаджимурад таскался с ней на улицу. Я ведь с войны ничего не забыл, стрелять не разучился. А хозяева наши вообще-то — лохи. Сразу видно, что не воевали, не боевики они. Я боевика в человеке сразу чувствую. А эти просто автоматы нацепили, и думают — крутые.
— Как ты чувствуешь?
— Трудно словами объяснить. Но я это реально чувствую, — Станислав ощерился. — Понимаешь, Сос, у боевиков всё другое. Они как звери дикие. Как волки. Они вроде и не смотрят за тобой особо, и не сказать, что бьют по беспределу — но хрен убежишь. У них всё чётко, всё продумано.
Затем он поднял голову, кивнул наверх:
— А теперь на Султана погляди. Тварь жирная, мешок с дерьмом, брюхо до земли отвисает. Да такой триста метров пробежит с полной разгрузкой, упадёт и подохнет тут же. Не воин он, а барыга. Людьми барыжит. Даже сам их не захватывает, а покупает. Чтоб тебя, Колёк, с армяном захватить, других уродов нанял. Или Гаджимурада взять: дебил вообще. Он только и умеет: посадить человека на цепь и палкой дубасить. Здесь он мастер, — и Станислав, сверкнув злым глазом, коротко сплюнул на землю.
Все примолкли. Только что прошёл короткий ночной дождь, и низкие тяжёлые тучи угнало резкими порывами на восток, к границе. Последние капли, срываясь с железных прутьев решётки, гулко падали вниз. В затхлой яме посвежело.
— Так значит реально убежать? А, Стас? Реально? — в который уже раз спрашивал Николай.
— Реально. Ты, Колёк, не дрейфь. Понял? Не дрейфь.
— Да, блин, я не боюсь. Просто как бы это сказать… Блин, трудно сказать… — и он мялся, не досказывая.
Станислав усмехался:
— А ты и не говори ничего. Ты делай.
IX
Утром следующего дня в доме началось какое-то движение. Султан суетливо сновал по двору, созванивался с кем-то по мобильнику, сплёвывал от нетерпения под ноги, скрёб заросший подбородок.
То и дело с гулким скрежетом открывались ворота — прибывали всё новые и новые родственники. За воротами вдоль улицы выстроилась целая кавалькада машин. Человек пятнадцать вооружённых чеченцев, громко галдя, топталось посреди двора.
Из дома выволокли Ашота. Погоняемый сыном Султана, он шёл, понуро склонив голову и едва переставляя занемевшие непослушные ноги. Его измученное лицо было бледно, бескровно. Идя по двору, он не поднял глаз ни разу, даже не взглянул на возившихся возле кучи кирпичей Николая и деда Богдана. Гаджимурад с ругательствами энергично поддавал невольнику коленом под зад:
— Быстро, тварь! Быстро!
Собравшиеся чеченцы ухмылялись, понимающе и одобрительно прищёлкивая языками.
Накануне отец Ашота сообщил Садаеву, что выкуп собран. Султан назначил ему время и место встречи на границе. Пригрозил, что если тот не приедет или попытается как-нибудь схитрить, то вместо сына он оставит в условленном месте его отрезанную голову.