Жизнь, прожитая не зря
Шрифт:
Теперь, ожидая возвращения старших, трое чеченцев и русский ренегат часами сидели на корточках возле крыльца, грызли подсолнечные семечки и плевали на землю, растирая слюну ногами. Изнывали от скуки, не зная, чем бы занять себя.
Молодые надсмотрщики оказались изощрённо жестоки. Совсем заскучав, они вскоре с упоительной радостью принялись глумиться над скованными беззащитными людьми. Невольники в эти дни Султана вспоминали с тоской — тот хотя бы не мучил их беспричинно. Не из жалости, конечно же, а из жадности. Ведь раб стоил денег, а уже имевшиеся у
Теперь над рабами измывались забавы ради. Особенно усердствовал Серёга — это он поначалу подбил остальных: мол, давайте приколемся, покуражимся над невольниками.
Со свирепым блеском карих глаз парни поднялись на ноги, намечая из рабов первую жертву. Начиналась злая потеха.
Первым стал Сослан. Сначала его заставили ползать на коленях возле хлева и собирать руками овечий помёт.
— Кизяк, кизяк ищи. Печку топить будем, — забавлялись чеченцы.
Сослан собирал старательно, шаря в пыли руками и складывая тёмные катышки-горшины в кучку. Когда она превратилась в небольшой бугорок, Гаджимурад потребовал, чтобы тот весь его съел:
— Давай, козёл! Жри баранье г..!
Сослан сидел на корточках молча, не двигаясь.
— Ты чё, не понял?! — резкий удар ногой опрокинул его на спину.
Осетин, закусив губу, приподнялся и сел снова. Он вскинул голову и, глянув на мгновение в лицо Гаджимураду, выдавил из себя натужно:
— Я не буду.
— Чё!? — зарычал Гаджимурад.
— Я не буду, — повторил он громче.
Пинками его опять свалили на землю, сдёрнули с плеч автоматы, защёлкали затворами. Сослан, свернувшись в угловатый и костлявый комок, закрывал голову, отворачивался. На обнажённых до локтя руках зияли свежие кровавые ссадины.
Серёга, хохоча заливисто и звонко, придумал новую забаву: осетина поставили у забора, на голову водрузили пустую бутылку и принялись в неё палить одиночными выстрелами.
— Дайте мне стрельнуть! Дайте мне! — вертелся возле чеченцев Серёга, подпрыгивая от нетерпения.
Гаджимурад нехотя дал ему автомат, предупредив тихо, сквозь зубы, чтобы не услышал раб:
— Попадёшь в голову — тебе башку прострелю. Понял?
Серёга боязливо шмыгнул носом и быстро дал два одиночных выстрела, нарочито целясь выше стоящей у Сослана на голове бутылки.
Пули, пролетая мимо его лица, с надсадным визгом впивались в каменную кладку забора. Щёки Сослана больно царапали отлетавшие осколки. Он съёжился, сжался до боли в мышцах, зажмурил глаза, стиснул зубы.
Наконец, кому-то удалось попасть в бутылку, и звенящие стеклянные брызги разлетелись по сторонам. Один из них глубоко взрезал правую щеку невольника. Но Сослан, оцепенев, даже не почувствовал боли, не ощутил заструившейся по щеке крови.
Гаджимурад приказал ему собрать все кусочки стекла руками, пригрозив, что если найдёт потом хоть один, то заставит невольника его проглотить. Тараща глаза, тот завозил помертвелыми руками по земле, изрезав пальцы в кровь. Чеченцы, глядя на это, громко ржали, выли, ругались.
Потом
После этого чеченцы вместе с Серёгой принялись за Николая.
— Э, ты, свинья! Сюда иди!
У того сердце захолонуло от ужаса, и он засеменил к ним на ватных ногах. Гаджимурад брезгливо скривил губы:
— От тебя воняет как от свиньи. И все вы русские — свиньи. Мой брат вашим головы в Грозном резал. Когда ты сегодня закончишь работать, я тебе тоже отрежу башку.
У Николая пересохло во рту.
— Отвечаю, отрежу.
Чеченцы довольно заулыбались и закивали головами.
— Э, ты в какого бога веришь? — спросил троюродный брат Гаджимурада Иса — низкий, коренастый, с близко посаженными глазами.
— Я, я, не знаю, — заикаясь, пробормотал Николай.
— Чё? Э, ты разве не знаешь, что есть только один бог — Аллах! И ты смеешь в него не верить?
Николай обмер. «Мне — всё. Мне — конец», — бешено заколотилось где-то внутри него.
Он молчал, дыша часто и беззвучно.
— Да ты спасибо скажи, что рядом с тобой правоверные мусульмане. Ты сам должен был уже давно попросить, чтобы мы научили тебя исламу. Научили делать намаз. На коленях должен был умолять об этом, — прошипел Серёга, подобострастно косясь на чеченцев. — Я сам благодарю Аллаха за то, что мне в жизни встретились эти благородные люди. Они научили меня настоящей вере.
Чеченцы перемигнулись меж собой, радостно ощерившись.
— Вот видишь, Салаутдин тебе всё правильно сказал, — поддержал Иса. — Он тоже когда-то был гяуром, таким же, как ты. Но потом принял ислам, обратился в истинную веру. Если ты не веришь нам — чеченцам, то поверь своему — русскому, который встал на путь истины.
Николай смотрел на чеченцев неотрывно, точно кролик на удава.
— Веришь ему? — грозно повторил Иса.
— Ве, ве., — запинался Николай.
— Чё? Не понял?
— Да, да, ве… верю.
— Только животные Аллаха не почитают, — хохотнув, встрял третий чеченец. — Вот потому ты и сидишь на цепи как собака.
— В натуре, собака.
— Э, а ты намаз делать умеешь? — настырно допытывался Иса. Он лузгал семечки и плевал кожуру в побелевшее, словно посыпанное мукой, лицо раба.
— Нет.
— А суннат тебе делали?
— Что? — пролепетал Николай.
— Суннат не знаешь? — спросил Гаджимурад.
— Нет.
— Вот баран! Ты же из Города Ветров, а даже не знаешь, что такое суннат. Там ведь тоже мусульмане живут. Суннат — это обрезание. Они тебе этого разве не говорили?
— Нее. Нее….еет — бормотал несчастный раб.
— Э, штаны снимай, позырим, — Гаджимурад матерно выругался и пнул его ногой.
Серёга уже принялся проворно стаскивать с него изодранные, перепачканные землёй брюки, но Иса остановил его жестом руки, плюнув при этом длинной слюной себе под ноги.