Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом
Шрифт:
Тщательно подбирая слова, он писал, что перед лицом свидетельств жизни после смерти есть два направления мысли.
«Это абсолютный лунатизм или это революция в религиозной мысли, — писал он, — революция, которая дает нам огромное утешение, когда те, кто нам дорог, умирают».
Религиозное утешение! Религия! На этом концентрировался весь его подход к вопросам парапсихологии. Сэр Уильям Барретт, который верил в спиритизм, но не верил в него как в религию, здесь с ним не соглашался, хотя и поддержал его выводы о реальности этого явления.
«Я рад предоставленной мне редактором «Лайта» возможности, — писал сэр
Почти четверть века назад (точнее, 4 января 1893 года) сэр Артур — тогда доктор Конан Дойл — председательствовал на лекции «Психологические исследования», которую я читал в Литературном обществе Верхнего Норвуда, где он был президентом. В полном отчете о моей лекции, который был опубликован в местной. газете и сейчас находится передо мной, доктор Конан Дойл, предложив проголосовать за выражение благодарности, упомянул о глубоком интересе, который он на протяжении многих лет питал к предмету лекции, и о своих собственных познаниях в этом вопросе».
В «Уиндлшеме» Джин больше не считала его парапсихологические исследования чем-то сверхъестественным и опасным. Ее брат, родственники, ближайшая подруга — все они ушли из жизни. Она разделяла его переживания. Она верила.
«Я должен возвещать об этом», — заявил он.
Так, в 1917 году он начал читать лекции по парапсихологии, которые продолжались до конца его жизни. Об этом у него был разговор с Джин, к которому мы сейчас обратимся. Его голос лектора на фоне рева орудий не мог распространиться далеко. Он знал об этом. И еще надо было делать так много другого.
Еще были лекции о войне и, самое главное, по истории. Каждый день в «Уиндлшем» приезжал на машине какой-нибудь офицер, с которым они запирались в его кабинете, пока он делал записи, и после обеда уезжал в Лондон. Даже после смены правительства в конце 1916 года, когда премьер-министром стал Дэвид Ллойд Джордж, Германия, одержавшая победу над Румынией, представлялась еще более грозной, чем когда-либо раньше.
В Адмиралтействе ужасающая кривая потоплений торговых судов — красная линия на синей бумаге — ползла вверх и вверх. Пресса напомнила о рассказе под названием «Опасность!». Царил шок, раздавались крики. Один или два автора заявили о том, что это Конан Дойл вложил немцам в головы такую идею. Как будто, — если судить по заявлениям немцев, — такую идею надо было вкладывать им в головы.
В марте 1917 года пала могучая Россия. Кто-то опять мог порадоваться. В то время, когда была преодолена слабость ее армии, когда она стала сильнее, чем в начале войны, Россию раскололи изнутри и отдали на растерзание шакалам. В противовес этому — не слишком ли поздно? — в апреле в войну вступили Соединенные Штаты.
«Бог ей поможет, — сказал президент Вильсон конгрессу. — Она не может сделать ничего другого».
В апреле Конан Дойл завтракал с премьер-министром на Даунинг-стрит. Они были одни, ели яичницу с беконом; седовласый улыбающийся валлиец был человеком неутомимым и способным, а ирландец был поглощен объяснениями необходимости нательной брони.
«Ее необходимо применять», — настаивал он.
Да, у них было могучее чудовище под названием танк. Министерство боеприпасов посвятило его в этот тщательно охранявшийся секрет во время битвы на Сомме. Но танки не использовались так,
Гений по имени Уинстон Черчилль, который, среди прочего, изобрел дымовую завесу на море и на суше, давно разрабатывал танк независимо от армейской группы, которая завершила его создание. Идея господина Черчилля состояла в том, чтобы в большом количестве применять танки при поддержке одетой в броню пехоты в неожиданных атаках по всей линии фронта.
«Не обнаруживайте вашу атаку артиллерийским обстрелом» — такова была суть его аргумента, который впервые был выдвинут в меморандуме от 3 декабря 1915 года. «Танки могут сокрушить проволочные заграждения. Применяйте их в большом количестве, используйте элемент внезапности, и вы прорветесь и положите конец тупику».
Мы находим, что то же самое Черчилль говорит Конан Дойлу в личном письме, датированном 2 октября 1916 года, в котором он добавляет, что двумя целями должны быть создание защищенного от торпед корабля и защита солдат от пуль.
На Даунинг-стрит в то апрельское утро 1917 года Ллойд Джордж с тревогой говорил о русской революции.
«Положение царицы, — сказал он, — мало чем отличается от положения Марии-Антуанетты. Она, вероятно, разделит судьбу Марии-Антуанетты. Это как Французская революция».
«Тогда, — ответил Конан Дойл, — она будет несколько лет продолжаться и закончится Наполеоном».
Что ж, оба эти замечания оправдались. Конан Дойл к немногому испытывал такое же отвращение, как к тем коммунистическим элементам, которые к концу года захватили контроль над Россией. «Тот не социалист, — было одно из священных изречений Ленина, — кто не принесет в жертву отечество во имя торжества социалистической революции». Эта мысль по-прежнему витает и в Англии.
В течение 1917 года Конан Дойл написал для «Странда» только две статьи и один рассказ. Статьями были «Прав ли сэр Оливер Лодж? Да!» и «Некоторые подробности жизни Шерлока Холмса», которые он потом почти полностью воспроизвел в своей автобиографии. А рассказом — незабываемым — был «Его прощальный поклон».
Нам не надо сильно напрягать память, чтобы вспомнить, как фон Борк, умнейший из немецких секретных агентов, стоит с бароном фон Герлингом «у каменного парапета мощеной дорожки в саду на фоне длинного, низкого остроконечного дома», глядя на огни кораблей в заливе. Действие в рассказе начинается в девять часов вечера 2 августа 1914 года.
Потом, после отъезда фон Герлинга, появляется американец ирландского происхождения с длинными конечностями и презрительной ненавистью к Британии, который является собственным самым умным шпионом фон Борка.
Это был высокий сухопарый шестидесятилетний мужчина с тонкими чертами лица и козлиной бородкой, из-за чего походил на карикатуры Дяди Сэма. Из уголка его губ торчала влажная, наполовину выкуренная сигара, он садился и чиркал спичкой, чтобы опять зажечь ее.
С самого начала мы знаем или догадываемся, что это — вернувшийся из отставки Шерлок Холмс. Это усиливает у читателя чувство возбужденного ожидания, когда мы наблюдаем, как старый маэстро обводит вокруг пальца выскочку фон Борка. Но с точки зрения интереса рассказ представляет нечто другое.