?Жизнь в авиации
Шрифт:
Через несколько минут перед нами стоял старший лейтенант К. Лицо бледное, осунувшееся: видно, очень крепко переживает отстранение от полетов. Поздоровавшись, я спросил:
— Какое у вас было задание?
— Полет по маршруту над открытым морем на удалении от берега триста километров. Летали с подвесными баками.
— Почему же вернулись?
— Мне показалось, что отказывает мотор…
— Расскажите подробнее.
— Как только скрылся берег, — продолжал старший лейтенант, — я услышал стук мотора и доложил об этом ведущему группы. Он приказал продолжать полет. После этого мне показалось,
Выслушав летчика, я сказал ему:
— Мы разберемся и, возможно, переведем вас на материк. А сейчас, мне думается, вам следует продолжать тренировки в полетах над морем. Считайте, что на летной работе вы восстановлены.
Когда К. вышел, у нас состоялся довольно нелицеприятный разговор с командованием части. Здесь грубо нарушили основное правило в летном обучении последовательность. В самом деле, разве можно летчика, пусть и опытного, но никогда ранее не летавшего над морем, сразу выпускать в маршрутный полет на большое расстояние? А ориентировка над морем? Это же целый комплекс сложных задач. Я предложил штурману Голиадзе провести показательные занятия с летчиками-истребителями о способах ориентировки над морем, а инспектору по технике пилотирования и офицерам отдела боевой подготовки — о методике обучения экипажей.
Надо сказать, что наше вмешательство оказалось небезрезультатным. Авиатор К. со временем стал отличным морским летчиком. Он летал много раз на полный радиус действия и вел воздушные бои над морем.
Однако не со всеми летчиками обходилось так благополучно, как с вышеназванным. Расскажу об одном из них, хотя, признаться, воспоминание о нем не относится к числу приятных.
Однажды, когда я был в Москве, в отделе кадров встретился мне стройный, подтянутый летчик, имевший несколько боевых наград. Назовем его майором М. Обратившись ко мне, он сказал:
— Я уже несколько дней ожидаю назначения на должность, но безрезультатно.
— С вами беседовали работники отдела кадров?
— Да, вызывали на беседу несколько раз. Предлагают работу здесь, в штабе. Но я летчик, и готов отправиться хоть на край света, лишь бы летать!
Его увлеченность летной работой выглядела так естественно, что я подумал: “Побольше бы таких энтузиастов”. Мы разговорились. Майор рассказал о том, что совершил много боевых вылетов во время войны, что непродолжительный срок его часть входила в состав 2-й воздушной армии. Я спросил летчика:
— Поедете на Дальний Восток?
— Готов ехать немедленно!
Майор не спрашивал меня ни о квартире, ни о де” нежном содержании. Поневоле я почувствовал расположение к этому человеку. Он был назначен на должность инспектора по технике пилотирования.
Ввод в строй летчика М. почему-то затянулся. Первый вылет откладывался с одного дня на другой: то машина не готова, то погода ухудшилась, то еще случались какие-то неполадки. М. стал роптать. Неоднократно заявлял, что перестраховщики “зажимают” его. Генерал А. И. Подольский принял все меры, чтобы майор наконец вылетел.
И вот самолет поднялся в воздух.
Но дальше стало твориться что-то странное.
— Что случилось?
— Не могу выпустить шасси!
Ему рассказали последовательность действий при выпуске шасси. Он выслушал, но ничего сделать так и не смог. Много раз пытался сесть с убранными шасси, однако все получалось неудачно. В конце концов майору все же удалось приземлить непослушную машину. Оказалось, что на Ил-10 он никогда не летал. Пришлось спешно освобождать его от “инспектора техники пилотирования”…
Камчатка осталась позади. В синей туманной дымке снова вырисовывались знакомые берега. Порой налетал ветер, и качка усиливалась. Не раз мы попадали и в штормы. На корабль наваливались гигантские волны, смывавшие все, что не успели закрепить. В таких случаях генерал Н. Ф. Папивин, настороженно прислушиваясь к треску в корпусе корабля, шумел на палубе:
— Где спасательные пояса? Капитан, кажется, решил нас утопить…
Потом море успокаивалось, и все шло своим чередом. Я еще находился под впечатлением встреч с замечательными людьми, пришедшими осваивать суровый край, — моряками, летчиками, строителями, учителями и врачами, солдатами и офицерами отдаленных гарнизонов, всеми, с кем довелось познакомиться за последнее время…
Летом 1950 года на одном из аэродромов Приморья приземлились стреловидные реактивные машины. Это были первые эскадрильи Георгия Агеевича Лобова.
На дальневосточных рубежах сгущались черные тучи войны. Американская военщина уже начала войну в Корее, непрерывно устраивала провокации на границах Китая. Разведывательные самолеты с американскими опознавательными знаками не раз пытались вторгнуться и на территорию советского Дальнего Востока. Нужно было в короткий срок перевооружить наши части на реактивную технику,
Я спрашивал Лобова, какие трудности встретились у него при переучивании на реактивную технику, сколько ушло на это времени, какие извлекли уроки. Он, не торопясь, обстоятельно отвечал. В конце беседы подытожил:
— Главное препятствие, пожалуй, чисто психологического свойства. Первое время о новой машине у нас ходили буквально легенды. Летчики смотрели на реактивный истребитель с чрезмерной почтительностью. А на деле — все намного проще…
— Почтительность тоже не мешает. Ведь дело-то новое, да и не совсем обычное.
— Нет, мешает, — возразил Лобов. — Конечно, не всем, но мешает. Посмотришь на иного летчика и чувствуешь: сковывает машина его действия, создает излишнее напряжение в полете. А не победишь этого в себе — на реактивном самолете не полетишь!
С интересом приглядывался я к Лобову. Он возмужал, на смуглом скуластом лице особенно выразительны были глаза. Лучики морщин без слов говорили, что тридцатипятилетнего авиатора вряд ли баловала жизнь. Я знал, что Георгий Агеевич в юности был рабочим, трудился обжигальщиком на цементном заводе “Пролетарий” в Новороссийске, там же заводские ребята избрали его комсомольским вожаком. Потом — Новочеркасский институт. Георгий хотел строить боевые и гражданские самолеты для нашей авиации, но учиться долго не пришлось. Его вызвали в комсомольский комитет института, потом в горком.