Жизнь в стиле С
Шрифт:
— Вечно ты сводишь разговор к деньгам, — Ольга негодовала. Очередная попытка устроить политический диспут провалилась. Доводы отца и Надин были неизменны. В городе пять больших заводов. На двух хорошо платят, но требуют пристойного поведения. На прочих — мизерная плата, двенадцатичасовый рабочий день. В итоге каждый выбирает то, что хочет.
— Не желаешь о деньгах, давай о высоких материях потолкуем. — Павел отложил газету. — На тебя жалуются. Ты забросила воскресную школу. Ребятишки то и дело спрашивают, где наша учительница
— Ах, — отмахнулась Ольга, — надоела мне ваша школа. И дети надоели. Дуболомы.
Надин вмешалась.
— Мало ли кому, что надоело. Школа — твоя обязанность, работа. Пренебрегать ею стыдно. И низко. Ты ведешь себя как избалованный ребенок.
— Господи, зачем детям рабочих музыка? Зачем рисование? — проворчала Оля.
Лицо Павла окаменело.
— Детям рабочих необходимо тоже, что и дочке заводчика Матвеева. И эта дочка, пренебрегая своим долгом, позорит семью. Мне противна твоя лень, равнодушие и снисходительное одолжение. Собирать деньги в помощь всякому сброду, ты считаешь делом полезным, а учить детей тебе скучно?!
— Да, — запальчиво ответила дочка, — скучно. Вам с Надин весело, а мне скучно.
Если бы не отчаянная тоска в Ольгином голосе, скандал был бы неминуем.
Не давая мужу вставить слово, Надин проворковала:
— Вам? Мне? У нас опять приступ ревности? Опять наша девочка сомневается, любят ли ее? Не знаю, как Паша, а я тебя, моя маленькая, обожаю. Ты у меня самая красивая, самая умная, самая милая на свете. Утром я разглядывала твои детские фотографии и, представь себе, плакала от умиления. Ты такая бусинка, лапочка, крошечка. Глазки кругленькие, губки бантиком, щечки, как яблочки. Красотуля. Лапуля. Люлечка.
Ольга вскочила, возмущенно вскричала:
— Ты издеваешься надо мной! Это невыносимо!
Павел ухватил дочь за руку, притянул к себе, усадил на колени, обнял, смиряя сопротивление, стал баюкать, как маленькую.
— Глупая, моя девочка. Глупая, глупая…
— Конечно, Надин умная, хорошая. А я дура подлая и ленивая. Тебе противна моя лень.
Надин, тесня Ольгу, тоже устроилась у Матвеева на коленях. Тоже обняла Ольгу.
— Глупая, глупая…
– Тебе противна моя лень, равнодушие, одолжение. Я позорю семью…
— Знаешь, как я тебя люблю? — в розовое ушко зашептал Павел. — Больше жизни, больше смерти. Больше всего на свете. Я за тебя всю кровь по капельке отдал бы. Любую муку вынес. Любой грех на душу принял.
— …глупая девчонка. Знает, что тетка в ней души не чает, боготворит, чуть не молится, а туда же…сцены закатывает…
— Я вам не нужна, я лишняя…
— Ты — мое солнышко, моя радость.
— Совершенно верно, солнышко и радость.
— Папенька, — Ольга в последний раз шмыгнула носом, — раз ты меня любишь, давай выгоним Надин. — Племянница смотрела на тетушку с ласковым вызовом. Шутила. — Это из-за нее я такая противная.
— Я
— Правда, папа, Надин совсем не так хороша, как кажется на первый взгляд. Она — жадина. Не желает отдавать мне свою парижскую шляпу.
— Даже не проси, — возмутилась Надин. — Шляпа от Поля Пуаре за пятьсот франков! Такой нет даже у губернаторши!
— Вот видишь, — пригорюнилась Оля. — Говорила «солнышко, радость», а сама шляпу жалеет.
— А давайте, девочки, в Ниццу махнем, — рассмеялся Матвеев, — или в Париж за шляпами, а?
Надин бросила короткий острый взгляд на Олю. На лице у той разливалось сомнение.
— Ты у меня барышня на выданье. Хватит скромничать, — продолжал Павел, — пора наряжаться. Мало ли что пятьсот франков! Мало ли что Пуаре! Нам все по карману! Мы Матвеевы или кто?!
«Матвеевы или кто» с удивлением уставились друг на друга. Павел не был скуп, однако деньги тратил только на необходимое. Он содержал дом и семью без излишеств, презирал и ненавидел мотовство. Ехать в Париж за шляпами «девочкам» было предложено впервые в жизни.
— Зачем нам в Европу? — подозрительно спросила Надин. В последнее время на заводе крутилось множество иностранных промышленников и банкиров. Пару раз муж затевал туманные беседы о красотах Швейцарии. К чему бы это?
— Да, папенька, зачем нам в Европу? — вторым номером вступила Ольга.
— Просто так… — заюлил глава семейства. — Прогуляемся, проветримся, себя покажем, людей посмотрим.
— Кого, вернее что, мы будем смотреть? Признавайся!
Сопровождаемое тяжким вздохом, последовало чистосердечное признание.
— Я перевел наш капитал в Швейцарию. Приобрел в Берне дом и веду переговоры о покупке завода.
— И ты молчал! — ахнула Надин.
— Папа! Ты ведь патриот! — укорила дочка.
— Патриот, — согласился Матвеев. — Но полагаю, нашим деньгам в швейцарском банке будет спокойнее.
— У тебя есть основания для беспокойства? — Надин едва пришла в себя от потрясения. Павел распорядился не только собственными, но и по доверенности ее личными, доставшимися в наследство средствами. Умирая папенька, побеспокоился, чтобы дочка-революционерка не спустила нажитый трудом и потом капитал на партийные нужды.
Не поднимая глаз на жену, Матвеев резко ответил:
— Я принял такое решение, когда узнал про обстоятельства гибели Егорушева.
Надин только головой покачала.
— Гибели? Не может быть.
— Тем ни менее. Николай Тимофеевич застраховался на сто тысяч рублей в пользу Румянцевой и был взорван динамитным снарядом в гостиничном номере. Он ворочал миллионами, поднимал русскую индустрию, а его лишили прав управлять собственным капиталом! — сдавленным голосом вел дальше Павел. — Он построил первый театр империи, а его в сумасшедшие определили, содержание, как кокотке выделили.