Жизнь Вивекананды

Роллан Ромен

Но он все-таки принял это решение. Если ему предстоит умереть, пусть это будет на дороге, избранной для него его богом! В феврале 1891 года, вопреки настояниям друзей, он, один, ушел из Дели. На сей раз это был великий исход. Как пловец, он погрузился в океан Индии. И океан Индии сомкнулся над ним. Среди его волн и обломков крушений он был в нем, подобно тысяче других, лишь неведомым саньяси в желтом рубище. Но в глазах его — огонь гения. Переодетый принц. Не всякий, кто захочет, скроется под чужой личиной.

II. Индийский странник

Великое двухлетнее странствие по Индии, затем трехлетнее путешествие вокруг света (предвидел ли он, что совершит его?) явилось адекватным откликом инстинкта на двоякую потребность его натуры: в независимости и в служении. Он шел, не связанный с каким-либо орденом, какой-либо кастой или очагом, один на один с богом, — вечный странник. В его жизни не было ни одного часа, когда бы он не соприкасался

с горестями и желаниями, злоупотреблениями и нищетой и всей лихорадочной жизнью бедных и богатых, городов и полей; он разделял их существование, и великая книга жизни открывала ему то, чего не могут дать книги всех библиотек (ибо они — только гербарии), и что даже пламенная любовь Рамакришны могла лишь смутно провидеть во сне: трагический лик сегодняшнего дня, бог, борющийся в человечестве, призывный вопль народов Индии, народов всего мира и героический долг нового Эдипа, который должен вырвать Фивы из когтей Сфинкса или погибнуть вместе с Фивами. Wanderjahre. Lehrjahre. Единственное воспитание… Он был не только смиренным меньшим братом, что ночует в конюшне или на одре бедняка. Он был на равной ноге со всеми. Сегодня презренный нищий, которому дают приют парии. Завтра — гость князей, беседующий, как равный, с министрами и магараджами. Брат угнетенных, сочувствующий их тяжелой доле, он проникал в роскошную жизнь вельмож, пробуждая в их спящей душе заботу об общем благе. Он одинаково пристально изучал и науку пандитов и проблемы городского и сельского хозяйства, управляющие жизнью народов. Он учил и учился. И шаг за шагом делался Совестью Индии, ее Единством, ее Судьбами. Они воплощались в нем. И мир увидел их в Вивекананде.

Его путь пролегал через Раджпутану, Альвар (февраль — март 1891 года), Джайпур, Аджмир, Кхетри, Ахмедабад и Катхиавар (конец сентября), Джунагад и Гуджерат, Порбандар (остановка на восемь-девять месяцев), Двараку, Палитану — город храмов близ Камбейского залива, княжество Барода, Кхандву, Пуну, Белгауни (октябрь 1892 года), Бангалор в княжестве Мисор, Кохин, Малабар, княжество Траванкор, Тривандру, Мадуру… Он направлялся к вершине огромной пирамиды, мысу Кумари, где возвышается Бенарес южной Индии, Рамесварам, — Рим Рамайяны, и оттуда в Каньякумари, святилище Великой Богини (конец 1892 года).

От севера до юга древняя земля Индии полна была богов, непрерывная цепь их бесчисленных рук составляла одного лишь бога. Он ощущал его единство в духе и в плоти. Он видел его также в общении людей, живущих в кастах и вне каст. И он учил их его осуществлять. Он нес им, от одного к другому, взаимное понимание, вольнодумцам, интеллектуалистам, влюбленным в абстракцию — уважение к образам, к богам-идолам; юношам — обязанность изучать великие старые книги прошлого, Веды, Пураны, древние летописи и, тем более, свой народ в настоящем; всем — религиозную любовь к матери Индии и неудержимое стремление посвятить себя ее освобождению.

Он брал не меньше, чем давал. Его обширный ум, не перестававший работать над расширением своих знаний [22] , своего опыта, впитывал все ручьи мысли, разливавшиеся и терявшиеся в земле Индии, но питаемые, как он думал, единым источником. Далекий и от слепой набожности фанатиков, косневших в затхлой атмосфере стоячих вод, и от одностороннего рационализма реформаторов Брахмо-Самаджа, которые с наилучшими намерениями упорно старались иссушить мистические ключи скрытых источников силы, — он хотел сохранить их все, ввести посредством дренажа порядок в запутанную сеть каналов, орошающих страну религиозной души.

22

В Кхетри он становится учеником лучшего в то время знатока санскритской грамматики. В Ахмадабаде он пополняет свои сведения о магометанстве и джайнизме. В Порбандаре, несмотря на данный им обет странствующего монаха, он задержался на девять месяцев, чтобы усовершенствовать под руководством ученых пандитов свои знания в области философии санскрита; он работает с Тригунакитой, который переводит Веды.

Он хотел большего (нельзя безнаказанно быть современником великих инженеров, что открывают проходы между морями и волей-неволей соединяют руки материков!): он нес повсюду подражание Христу и, вместе с Бхагавадгитой, распространял мысль Иисуса [23] . Молодых людей он побуждал изучать науку Запада [24] .

Но расширение его кругозора сказывалось не только в сфере идей. Произошла революция и в его взглядах на людей, и взаимоотношениях с ними. Никто не обладал в большей степени гордостью юноши, нетерпимостью интеллигента, аристократическим презрением ко всему, что не соответствует его высокомерному идеалу чистоты, чем молодой Нарендра.

23

Но он не щадил

нетерпимости миссионеров. Впоследствии они не простили ему этого. Христос, учение которого он проповедовал, открывал свои объятия всем.

24

В самом начале своего великого путешествия, в Альваре, в Раджпутане (февраль — март 1891 года). Его огорчало отсутствие духа точности, определенности и научной критики в истории Индии. И он указывал, противопоставляя, на пример Запада. Ему хотелось, чтобы, овладев его методами, молодая школа индийских историков посвятила себя воскрешению прошлого Индии: "Это будет подлинное национальное воспитание; и таким образом пробудится подлинный национальный дух".

— В двадцать лет, — говорит он, — я был фанатиком, лишенным снисходительности, неспособным на малейшую уступку. Я не хотел даже пройти по тротуару мимо театра на улице в Калькутте [25] .

В первые же месяцы его странствий у магараджи Кхетри, близ Джайпура, маленькая танцовщица дала ему, сама того не зная, урок смирения. Когда она появилась, монах с презрением встал, чтобы удалиться. Князь попросил его остаться. Маленькая танцовщица запела:

"О, Господин, не смотри на мои дурные качества! Ты говоришь, Господин: "В моих глазах все едино" [26] . Сделай нас обоих Брахманами. Один кусок железа — часть статуи в храме. Другой — нож в руках мясника. Коснувшись философского камня, они оба обращаются в золото. Не смотри же, Господин, на мои дурные качества! Ты говоришь: "В моих глазах все едино!"

25

Письмо от 7 июля 1896 года. Он прибавляет: "В тридцать три года я живу в одном доме с проститутками".

26

В точном переводе: Имя твое, Господин, есть: Same Sightedness (способность тождественного видения).

"Одна капля воды — в священной Джумне. Другая — в грязной канаве. Когда они попадают в Ганг, они обе становятся святыми. Не смотри же, Господин, на мои дурные качества. Ты говоришь: "В моих глазах все едино…" [27]

Нарен был потрясен. Доверчивая вера этой простой песни проникла в него на всю жизнь. Еще много лет спустя он вспоминал ее с волнением.

Один за другим рушились его предрассудки, даже те, которые он считал наиболее обоснованными. В Гималаях он жил среди племен тибетцев, допускающих многомужество. Он поселился в семье из шести братьев, у которых была одна жена; и, охваченный рвением неофита, он начал было доказывать им всю безнравственность этого. Но его увещания только возмутили их. "Какой эгоизм! — говорили они, — желать сохранить свою жену для себя одного!…" Истина — внизу, у подножия гор. Заблуждение — на высотах… Он убедился в относительности добродетели — или, по крайней мере, тех добродетелей, на которые опирается наиболее уверенно традиционная мораль. И высшая ирония, как у Паскаля, научила его расширить свои нравственные понятия, судить о дурном или хорошем в каком-либо народе или времени, смотря глазами этого народа или этого времени.

27

Поэма святого Вайшнавы: Сурадас.

В других местах он жил среди подонков воровского мира и увидел среди воров на большой дороге "грешников, которые могут стать святыми" [28] . Всюду он разделял лишения и унижения угнетенных классов. В центральной Индии он жил в семье метельщиков-париев. Он открыл сокровища души этих простолюдинов, которых общество попирает ногами; их нищета привела его в отчаяние. Он не мог оторвать от нее своего взора. Узнав из газет, что в Калькутте люди умирали от голода, он рыдал:

28

Он встретил вора, который обобрал своего святого гуру, Павхари Бабу, и впоследствии, терзаясь раскаянием, стал монахом.

— О моя страна! О моя страна!..

Он спрашивал, ударяя себя в грудь:

— Что сделали мы, — мы, так называемые божьи люди, саньяси, что сделали мы для масс?..

Он вспоминал жестокие слова Рамакришны:

"Религия — не для пустых желудков".

И, возмутившись против рассудочных умствований эгоистической веры, он ставит в первейшую обязанность религии "кормить бедных и облегчать их участь" [29] . Он требовал этого от богатых, от министров и от князей.

29

См. выше.