Жизнь Вивекананды

Роллан Ромен

Но эти столкновения не могли уничтожить притяжения, которое оказывал этот мощный магнит на металл души такой личности, как Вивекананда. Они и не уничтожили его, потому что мы имеем доказательства, что Вивекананда читал в Индии "Листья травы" и что он называл Уитмена саньяси Америки [95] , утверждая, таким образом, их общее родство. Следует ли поэтому думать, что он сделал свое открытие лишь к концу своего пребывания в Америке, ибо во время этого пребывания ни одно слово из подробного описания, опубликованного его учениками, не упоминает о нем?

95

Ср. "Жизнь Вивекананды", написанную его учениками, т. III, стр. 199. В Лагоре, в конце 1897 года, вскоре по возвращении из Америки, Вивекананда, найдя в библиотеке одного из своих индийских друзей, Тиртхи Рама Госвами (который позднее поехал в Америку под именем Свами Рамтиртхи и который

тогда был преподавателем математики в одном из колледжей Лагора), экземпляр "Листьев травы", попросил его на время, чтобы прочесть или перечесть (трудно сказать, что именно, по тексту биографии, которая добавляет: "Он имел обыкновение называть Уитмена саньяси Америки", причем остается неизвестным, составил ли он это суждение после или еще до этого дня).

Как бы то ни было, дух Уитмена был налицо, доказывая, что Америка была готова принять индийскую мысль. Она шла навстречу. И старый кэмденский пророк торжественно возвестил пришествие Индии:

К нам, о мой город, Идет прародительница, Гнездо языков, та, что завещала нам поэмы, народ древности, Народ Брамы идет… [96]

Он открыл ей объятия. Он поручил "Храму демократии" Америки — путника во имя религии, странника Индии:

96

"Кортеж на Бродвее" (A Broadway Pageant).

"Прошлое также покоится в тебе… Ты имеешь великих спутников. Почитаемая духовная Индия плывет в сей день с тобою вместе". [97]

Индийские биографы Вивекананды совершили, таким образом, досадное упущение, не назвав Уитмена в первом ряду тех, чья мысль приветствовала чужеземного гостя на Новом континенте.

Но, поставив его вновь на подобающее ему место, рядом с Вивеканандой, плечо к плечу, с той же шириной плеч, остережемся все же преувеличить его влияние на Америку. Этому Гомеру "массы" [98] не удалось проникнуть в массу. Этот провозвестник великих судеб демократии в Америке умирал непонятым, почти незамеченным демократиями Нового света. Этот певец "Божественного среднего" [99] был любим и почитаем лишь избранным кругом художников, и притом, может быть, больше английских, чем американских.

97

Ты, Мать, с твоими равными детьми" (Thou Mother with Thy Equal Brood).

98

"Я пою себя, одиночную, единичную личность. И все же произнеси Демократическое слово, слово "Массою". Это — первое слово "Посвящений", во главе книги И мое (мое слово), слово современного века, слово "Массою". Слово, означающее веру, которая никогда не обманывает…"

("Песнь о самом себе")

99

"О эти темы равенства, о божественная середина…"

("Отправление из Пауманока")

Он возвещает в будущем "Свободу и божественную середину". ("Пробегая эти дни мира" в сборнике "От полудня к звездной ночи").

И его последнее слово — его поэма "Прощай, моя фантазия!" — провозглашает слова:

"Я пою обыкновенную массу, вселенскую армию средних".

Но так бывает почти со всеми предтечами. И от этого они нисколько не меньше являются истинными представителями своего народа, даже если их народ их не признает: в них освобождаются раньше срока глубинные силы, которые таит человеческая масса и которые она подавляет: они возвещают об этих силах. Рано или поздно они дадут взрыв. Личность, подобная Уитмену, была гениальным провозвестником скрытой души, которая спала (и сейчас она еще не совсем пробудилась) в океанических глубинах родного ему народа Соединенных Штатов.

V. Проповедь в Америке

Из всей этой совокупности духовных проявлений, картину которой я мог здесь лишь набросать и углубленное исследование которой я оставляю историку новой души Запада, становится понятным, что мысль Соединенных Штатов, обработанная за полвека этими ферментами, более чем какая-либо другая из всего Запада оказалась подготовленной принять Вивекананду.

Едва он начал говорить, как к нему потекли мужчины

и женщины, жаждущие его услышать. Они приходили из всевозможных кругов: из гостиных и из университетов, истинные и чистые христиане, так же как агностики и искренние вольнодумцы. Что поражало Вивекананду — что и сейчас поражает нас, — это то, что на этой молодой и в то же время старой земле, которая остается загадкой, надеждой, ужасом для будущего, — всюду встречались зарождающиеся бок о бок возвышенные и мрачные силы, безмерная жажда истинного, безмерная жажда ложного, полное бескорыстие и нечестивый культ злата, детская искренность, ярмарочное шарлатанство. Несмотря на страстные порывы, которые порой вызывал его бурный характер, он был достаточно велик душою, чтобы держать в равновесии и свои симпатии и антипатии; он всегда умел отдать должное добродетели и действительным силам англосаксонской Америки.

В сущности, хотя то, что он создал на этой почве, было прочнее, чем где-либо в Европе, он никогда не ощущал ее так твердо под ногами, как в Англии, которую он узнал позднее. Но нет ничего великого в новой Америке, к чему он не приблизился бы с почтением и чего он не привел бы с восхищением в пример и подражание своим соотечественникам: экономические системы, промышленную организацию, народное просвещение, музеи и картинные галереи, успехи наук, учреждения гигиены и социальной помощи. Краска бросалась ему в лицо, когда он сравнивал замечательные достижения Соединенных Штатов в этой области, щедрость расходования общественных средств на общественное дело, с социальной апатией своей родины. И он, всегда готовый бичевать жестокую гордость Запада, готов был еще более жестоко унижать гордость Индии, подавляя ее примером социальных достижений Запада.

"О палачи!.." — восклицает он, выйдя из образцовой женской тюрьмы, где с арестантками обращались вполне гуманно, вспоминая о жестоком равнодушии индусов к бедным и несчастным, которые не имеют никакой возможности спасения… "Ни одна религия на земле не нашла более величественных слов, чтобы проповедовать человеческое достоинство. И ни одно общество не угнетает своей пятой несчастных так безжалостно, как индусское общество. Этому виной не религия, а лицемерные фарисеи, саддукеи".

Поэтому он не перестает заклинать, пробуждать, толкать молодежь Индии:

"…Препоясайте ваши чресла, дети мои! Я призван Господом, чтобы сказать вам это… Надежда на вас, на малых, на кротких, на верных. Любите несчастных; а что до помощи, то взирайте на небо! Она явится! Я странствовал годы с этой тяжестью на сердце и этой мыслью в голове. Я стучал во все двери, к богатым и великим, с истекающим кровью сердцем. Я прошел полмира, чтобы достичь этой чужой земли, ища повсюду помощи. Господь поможет мне. Возможно, что я погибну на этой земле от голода и холода. Но я завещаю вам, юноши, мою любовь, мою борьбу за бедных, за невежественных, за угнетенных. Целуйте землю перед Господом и принесите им в жертву всю жизнь! Дайте обет посвятить все ваше существование искуплению этих трехсот миллионов, которые падают, падают все ниже с каждым днем! Слава Господу! Мы победим. Сотни погибнут в борьбе. Но сотни возобновят борьбу. Любовь и вера! Жизнь — ничто. Смерть — ничто. Слава Господу! Идем! Господь — наш вождь. Не глядите назад, на падающих. Вперед!.."

Это прекрасное письмо, вызванное картиной благородной социальной филантропии Америки, кончается криком надежды, который показывает, что Вивекананда, бичевавший Тартюфов христианской веры, чувствовал более, чем кто-либо другой, веяние Amor Caritas, оживляющей эту истинную веру:

"Я здесь среди детей сына Марии, и Господь Иисус мне поможет…" [100]

Нет, этот человек не считался бы с преградами религий. Именно он должен был произнести [101] могучее слово:

100

"Жизнь Вивекананды", гл. LXXVII. Письмо, написанное в начале его пребывания в Америке, до Парламента религий. Впоследствии он переводит на бенгали "Подражание Христу" и пишет к нему предисловие.

101

В Лондоне, в 1895 году.

"Хорошо родиться в какой-нибудь церкви. Но страшно в ней умереть".

На возмущенные крики ханжей — христианских или индусских, которые считали себя призванными охранять закрытые двери своих нетерпимых религий, чтоб не допустить туда никого из неверных, он отвечал:

"Ах, да не все ли равно, индусы они, магометане или христиане! Все, кто любит Господа, могут всегда рассчитывать на мое участие… Идите в огонь, дети мои!.. Все придет к вам, если у вас есть вера… Пусть каждый из вас молится, днем и ночью, за миллионы существ, раздавленных в Индии, порабощенных бедностью, жрецами и тиранами!.. Я не метафизик, не философ и не святой! Я беден и люблю бедных. Кто сочувствует в Индии двумстам миллионам мужчин и женщин, погруженных в бездну невежества и бедности? Кто покажет им выход оттуда? Кто принесет им свет?.. Пусть эти бедные станут вашим богом!.. Только того назову я махатмой, чье сердце истекает кровью за бедных… Но пока миллионы будут жить в голоде и невежестве, всякого человека, который, получая образование за их счет, не заботится о них, я считаю предателем!.."