Жизнь Вивекананды
Шрифт:
— Неужели никто из вас не отдаст свою жизнь любви к ближним? Бросьте читать веданту и предаваться созерцанию, отложите это до будущей жизни! Пусть ваше тело в этом мире будет посвящено служению другим! Тогда я буду знать, что вы не напрасно пришли ко мне [30] .
Близок был день, когда его проникновенный голос раздастся торжественным призывом: "Пусть я буду рожден и вновь рожден, и испытаю тысячи страданий, если только мне будет дано поклоняться и служить единому божеству — общей Совокупности всех душ, а превыше всего — моему Богу в отверженных, в несчастных, в бедняках всех народов!.."
30
Эти слова записаны в позднейшее время. Но чувство, вызвавшее их, возникло уже тогда.
В это время, в 1892 году, страдания, ему близкие, страдания Индии, занимают все его мысли, не оставляя места для иных забот. Они преследуют его, как тигр добычу, с севера на юг, в его стремительном беге через Индию. По ночам они изнуряют его бессонницей. На мысе Кумари они настигают его и хватают жадными челюстями. На этот раз он отдает им и тело и душу. Он посвящает жизнь страдающим массам.
Но как им помочь? Денег нет, а время не ждет. Щедрые
— Возьмите его приступом и возвращайтесь!
В Хандве в начале осени 1892 года он услышал о Парламенте религий, который должен был собраться в следующем году в Чикаго, и ему впервые пришла мысль принять в нем участие. Однако он не считал еще возможным предпринять что-либо для осуществления этого проекта и отказался открыть подписку, которая могла бы помочь ему, прежде чем он выполнит до конца обет великого странствия вокруг Индии. В Бангалоре, в конце октября, он ясно высказал магарадже свое намерение отправиться на Запад, чтобы просить "средств улучшить материальное положение Индии" и принести туда взамен — евангелие веданты. К концу 1892 года он принял решение.
В это время он находился у отдаленнейших границ Индии, на крайнем юге, откуда Хануман, бог-обезьяна, совершил свой баснословный прыжок. Он же, будучи таким же человеком, как мы, и не шествуя путями полубогов, прошел через всю громадную индийскую землю пешком. Тело его в течение двух лет было в непрерывном соприкосновении с ее великим телом, он страдал от голода, от жажды, от убийственной природы, от людских оскорблений, он пришел изнеможенный. На мысе Кумари у него не оказалось даже мелкой монеты, чтобы заплатить за лодку для переправы к цели своих странствий, к святому святых, Каньякумари; он бросается в море и плывет среди акул… Вот он у цели; оттуда, обернувшись, он обнимает всю Индию, которую прошел, и мир мыслей, что осаждают его уже два года. Два года он живет в кипении, его пожирает лихорадка; его "душа в огне", он подобен "урагану" [31] . Как мученики, которых некогда подвергали пытке водой, он чувствует себя залитым потоками накопившейся энергии, стены его существа вот-вот рухнут… [32] На площадке башни, куда он взобрался, у границ земли, откуда ему видна панорама всего мира, он останавливается, и кровь бурлит у него в висках, как море у его ног; он почти падает. Это решительный натиск богов, что сражаются в нем… Когда нападение отбито, первый бой выигран. Засиял свет. Он увидел путь, который его ждет. Его миссия избрана.
31
Так описывает его Абхедананда, который встретился с ним в октябре 1892 года в провинции Барода.
32
"Я чувствую могучие силы. Они как будто разрывают меня. Во мне столько возможностей! Я, кажется, мог бы революционизировать весь мир…"
Вплавь он возвращается на материк Индии. По противоположному берегу он вновь поднимается на север. Пешком, через Раммад и Пондишери, он приходит в Мадрас. И там в начале 1893 года он публично объявляет о своем намерении отправиться с миссией на Запад [33] . Без всяких усилий с его стороны имя его уже широко известно, в Мадрасе, этом чутком, взволнованном городе, где он останавливается дважды, его осаждают посетители, и здесь он находит первую группу преданных учеников, которые посвящают себя ему и уже его не покинут; когда он уйдет, они будут продолжать поддерживать его своими письмами и своей верой, а он из далеких краев будет, как прежде, руководить своими мадрасскими друзьями. Его пламенная любовь к Индии пробудила в них горячий отклик. Их энтузиазм удесятеряет силу его убеждения. Он выступает против погони за личным благом в пользу блага общего, за восстановление матери-родины, за воскрешение духовных сил Индии, которые должны воссиять над вселенной…
33
Таково было заглавие лекции, которую он прочел в Хайдерабаде в феврале 1893 года: "Моя миссия на Западе".
"Время настало… Вера Риши должна стать деятельной… Нужно выйти из своих пределов…"
Набобы и банкиры предлагают ему деньги на путешествие за море. Он отказывается. Он просит своих учеников, организующих подписку, обращаться предпочтительно к средним классам, ибо…
— Я ведь иду ради народа и ради бедных!
Как и в начале своего странствия, он просит у "Святой Матери" (вдовы Рамакришны) благословения на дальнее путешествие. Она посылает ему благословение Рамакришны, переданное ей во сне, для любимого ученика.
По-видимому, он не писал своим духовным братьям в Баранагоре (он думал, очевидно, что эти созерцатели, привыкшие к теплу гнезда, будут смущены его планами общественного служения и путешествия для проповеди в странах язычников; они смущают благочестивый покой душ, которые спасаются, не заботясь о других). Но случаю было угодно, чтобы почти накануне отъезда на вокзале Монт-Абу, близ Бомбея, он встретил двух из них, Брахмананду и Турьянанду; и он сказал им с проникновенной страстностью, волнение которой передалось и Баранагору [34] , что властный призыв страдающей Индии принуждает его уехать:
34
Однако баранагорские монахи, по-видимому, не были склонны подражать ему. Мы увидим, что даже после его триумфального возвращения из Америки они не без колебания вняли его доводам о необходимости подчинить созерцательную жизнь общественному служению и даже,
— Я странствовал по всей Индии, и для меня было мучением видеть ужасающую бедность и нищету масс. Я не могу сдержать слезы. Сейчас я твердо убежден, что бесполезно проповедовать несчастным веру, не облегчив их бедности и страданий. Именно для этого, для спасения бедняков Индии, я еду в Америку [35] .
Он направился в Кхетри, и его друг магараджа приказал своему девану (первому министру) проводить его до Бомбея, где он сел на пароход. В момент отплытия он надел на себя платье из красного шелка и желтый тюрбан и принял имя Вивекананды, которое ему предстояло сделать известным миру [36] .
35
Эти слова, приведенные в замечательной "Жизни Вивекананды", дополняются воспоминаниями Турьянанды, которые Свами Джнанесварананда записал и опубликовал в газете "Morning Star" от 31 января 1926 года:
"Брахмананда и Турьянанда удалились на гору Абу и проводили там очень строгий "tapasya" (упражнения в созерцании и аскетизме). Они никак не ожидали встретить Нарена. Они увидели его на станции Абу за несколько недель до его отъезда. Нарен поделился с ними своими планами, своими колебаниями, своим убеждением, что Парламент религий был предназначен богом для подготовки его успеха. Турьянанда запомнил каждое его слово, все его интонации:
— Хари бхай, — воскликнул Нарен, которому кровь бросилась в лицо, — я ничего не могу понять в вашей мнимой религии!
С выражением глубокого страдания и волнения он приложил к сердцу дрожащую руку и прибавил:
— Но мое сердце очень, очень расширилось, и я научился чувствовать страдания других. Верьте мне, я его ощущаю очень болезненно!
Голос его пресекся от волнения. Он замолчал. Слезы струились по его щекам".
Рассказывая это, Турьянанда сам очень взволновался, глаза его были полны слез:
"— Вы можете представить себе, — сказал он, — что мелькнуло у меня в мыслях, когда я услышал эти проникновенные слова и увидел величавую грусть Свамиджи. "Ведь это, — думал я, — слова, чувства самого Будды". И я вспомнил, как задолго до этого, когда он отправился в Будда-Гайя, чтобы размышлять под деревом Боддхи, ему явилось видение Будды, который вошел в его тело. Ясно я видел, что все страдание человечества проникало в его трепещущее сердце… Никто, — продолжал Турьянанда страстно, — никто не может понять Вивекананду, если в нем самом не живет хоть малая частица тех вулканических чувств, которые обуревают его".
Турьянанда рассказывал о другой такой же сцене, при которой он присутствовал после возвращения Вивекананды из Америки, — вероятно, в доме Баларама, в Багбазаре (Калькутта).
"Я пришел к нему и нашел его шагающим взад и вперед на веранде, точно лев. Он был погружен в думы и не заметил моего присутствия… Он начал напевать вполголоса знаменитую вдохновенную песнь Мирабхаи. Слезы потекли у него из глаз. Он остановился, прислонился к балюстраде и закрыл лицо ладонями. Голос его стал более явственным, и он пропел несколько раз:
— О! Никто не понимал моих страданий!..
И еще:
— Лишь тот, кто страдает, знает муки страдания!
Его голос пронзил меня точно стрелой. Но я не мог понять причины этого горя… И вдруг, внезапно, я понял! Это было все то же мучительное страдание, которое часто заставляло его лить жгучие кровавые слезы… И никогда мир не будет знать о нем…"
Вдруг, повернувшись к слушателям, Турьянанда сказал:
"— Вы думаете, что эти кровавые слезы были пролиты напрасно? Нет! Каждая слеза, упавшая на родную землю, каждое пламенное дыхание его могучего сердца родит легионы героев. Своими мыслями и делами они перевернут мир!"
36
Я сказал, что во время путешествия по Индии он принимал столько различных имен, что оставался большей частью неузнанным. Многие из встречавших его не подозревали, кто он такой. В Пуне, в октябре 1892 года, Тилак, знаменитый индусский ученый и политический деятель, принял его сначала за обыкновенного странствующего монаха и начал слегка иронизировать над ним; потом, пораженный проявившимися в его возражениях умом и знаниями, он дал ему у себя приют на десять дней, но так и не узнал его настоящего имени. Лишь позднее, когда газеты принесли из Америки отголоски триумфа Вивекананды и описание наружности триумфатора, он узнал неведомого гостя, который пребывал под его крышей.
III. Великое путешествие на Запад и Парламент религий
Это путешествие в действительности является изумительным приключением. Юный Свами пускается в путь наобум, с закрытыми глазами. Он смутно слышал разговоры о каком-то Парламенте религий, который когда-то должен открыться где-то в Америке, и он отправляется туда, причем ни он сам, ни кто-либо из его индийских учеников и друзей, студентов, пандитов, министров, магараджей, не потрудились навести точные справки. Он не знает ничего — ни даты открытия, ни условий участия в собрании. У него нет никакого документа, подтверждающего его полномочия. Он идет вперед, уверенный в успехе, как будто ему достаточно было только появиться в свой час — в час, указанный богом. И хотя магараджа Кхетри взял для него билет на пароход и снабдил его, вопреки его воле, этим великолепным одеянием, которому суждено было загипнотизировать падких на зрелища американцев не менее, чем его красноречие, — ни он сам, ни другие не подумали о климатических условиях и обычаях страны. Он будет мерзнуть на пароходе, подъезжая к Канаде, и ходить в платье, которое надевают в Индии в дни торжеств и гуляний.
Он отплывает из Бомбея 31 мая 1893 года, проезжает через Цейлон, Пегонг, Сингапур, Гонконг, откуда совершает поездку в Кантон, Нагасаки, а затем сушей отправляется в Иокогаму, осмотрев также Осаку, Киото и Токио. Везде — и в Китае, и в Японии — его внимание привлекает все то, что может подтвердить его предположение, его убеждение в том, что религия древней Индии озаряет государства Дальнего Востока, в духовном единстве Азии [37] . В то же время мысль о страданиях, которые терпит его родина, не покидает его; и картина прогресса Японии растравляет его рану.
37
При посещении китайских храмов, освященных первым буддийским императором, он был поражен, увидев там санскритские рукописи, написанные бенгальским алфавитом. В Японии он видел также в храмах мантры (священные формулы), написанные по-санскритски, древне бенгальскими буквами.