Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование
Шрифт:
А сама статья такова, что пусть меня повесят, если архангельские аборигены не расхватали мою книжку, чтобы постараться узнать, что же за собака этот Казаков.
Как видишь, я бодр и спокоен. Жалко только Одинцову [160] , ей, бедной, наверно, достанется.
Разноса же в Москве, по-видимому, тоже не избежать, хоть московская книжка по составу своему несколько мягче арханг<ельской>.
Но это не суть, а суть в том, что я получил договор на новую книгу в «Совписе» – объем 15 листов. И получил уже аванс. Как тебе нравится? Причем, если ты помнишь, я пальцем не пошевелил в пользу этого договора – не ходил, не клянчил, не переживал – заявку только написал.
160
Одинцова Л. И. См. письмо 8.
Я пишу тебе и слушаю радио – изумительная программа! Шуберт, Корелли, Витали – а за окном серенький денек, мотаются на ветру ветки и они как-то
От Коринца получил грустное-грустное письмо. Как посмотришь, так мы с тобой счастливые люди!
Все будет хорошо, моя крошка, мой молоточек!
Любишь ли ты меня? А я тебя прямо ужасно и чем далее, тем более – хорошо, что мы с тобой тогда не расстались, а то было бы очень паскудно мне сейчас.
У меня в кремле купола горят, У меня в кремле колокола звонят… [161]Это из Цветаевой. Но у меня тоже есть кремль, так вот в нем то же самое.
Ну, будь здорова и благословенна! Все-таки хорошо, что ты собралась в Калинин, наверно будет интересно.
Целую тебя – всю!
161
У Цветаевой в «Стихах Блоку» (5): // У меня в Москве – купола горят, // У меня в Москве – колокола звонят…
Будешь ли ты 14–15 в Москве?
Будь! А то я снова уеду. Я, когда приеду домой, сразу позвоню маме твоей.
Я для «Крестьянки» написал-таки маленькую статейку об Аксакове и взяли ее без звука – ни одного замечания, хотя, сказать по секрету, я там наврал много. [162] А когда писал, то вспоминал наш дождливый день в Абрамцеве. Помнишь? Ах, как я тебя люблю, ту!
Посылаю тебе кусочек янтаря, кот<орый> тут после шторма находят на берегу. И плюс к нему поэт<ический> образ: море бьет янтарными бусами в берег! А? Гениально!
162
В статье «Вдохновенный певец природы» («Крестьянка», 1959, № 5) Казаков Аксакова «почему-то назвал Степаном, – вспоминала Т. А. Жирмунская. – И как ни серьезен был тогда проверочный аппарат, ошибка просочилась в печать» («Мы – счастливые люди», с. 209).
Опубликовано в Собр. соч., т. 3, с. 384–385.
В ночь на 2 июля 1959. Сибирь
Здравствуй, Тамарка! Извини, что долго молчал, но право не было ни времени, ни особенного настроения для писем. Вообще на письма я что-то охладел, послал только одно письмо домой. Пишу это дело я где-то возле Тайшета, разница с московским временем – пять часов. Вон куда забрались [163] ! Ну, ты уж знаешь из газеты, что мы были в Омске, в Красноярске, на Назаровской ГРЭС, теперь подаемся на Братск. Там мы пробудем два дня, потом – Иркутск и Байкал – и домой.
163
В июле 1959 года Казаков совершил поездку по Сибири в вагоне-редакции «Литературной газеты». См. письмо 10.
Я опять попал впросак, но ничего, не слишком унываю и, наверное, все-таки потом пригодится все то, что я здесь видел. Видел же я до позорного мало и, как ты наверное догадываешься, – не по своей вине. Мы тут все ездим организованным порядком по стройкам, по заводам и тому подобным объектам. Все интересно, но мои рассказы гуляют…
Единственное наслаждение, причем громадное, получил я на Столбах в Красноярске. Это что-то необычайное, небывалое, дивное. Были мы там в ночь на воскресенье, ночевали в горах, причем я дико ругался с Захарченко [164] и Берестовым [165] и всеми остальными, с презрением козыряя своим талантом и проч. и проч. Все это дело поливалось обильно выпивкой. Но ничего, вроде озлобления настоящего нету пока. Ну, а утром отправились на Столбы и тут началась сказка! Столбы – это такие скалы разных форм, невысокие, но все-таки, на нашу меру этажей этак по десять и выше. Там есть секта или вольница, или ярманка, кто ее знает, в общем ребята-скалолазы. Одеты они черт те во что, похожи на арлекинов, – в женские блузки, с талисманами, с перстнями, в шапочках, вышитых бисером, с кисточками, с гитарами, голорукие, в портках с желтым и красным задом, с большими крестами на груди, в галошах и резиновых тапках, с красными кушаками, с нарисованными усами и бородами, и бровями – все поющие, забирающиеся на самые верхушки скал, играющие там на гитарах. Виды оттуда великолепные, в бинокль того больше, солнце сверкало, жарко, вольно, воздух смолист, кругом совершенно дикие рожи, все это движется, пляшет, выпивает,
164
Захарченко Василий Дмитриевич (1915–1999), журналист, публицист.
165
Берестов Валентин Дмитриевич (1928–1998), поэт.
Поездка эта все-таки обернется хорошей стороной, когда забудется плохое. А пока плохого много. Вагонная жизнь, теснота, жара, пыль и дым, грязные рубашки, невысыпание. Жара стоит все время невыносимая – 30–35 градусов. Жара эта меня изматывает вконец, неохота ничего делать и ни о чем думать. Кроме того раздражает неправильная организация всего дела – бесконечные совещания, встречи, поездки всем гуртом, спешка и небрежность в работе – ты можешь судить хотя бы по материалам, опубликованным до сих пор в газете. Я ничего почти не сделал для газеты, т. е. мы вместе – Берестов, Захарченко и я – написали первый путевой дневник. Вся поэтическая мура принадлежала мне. Мы наивно предполагали, что т. к. в газете и так будет много технического и фактического материала, то дневник должен быть поэтическим. Но ты можешь посмотреть, что с нами сделали, напечатав фитюльку «В пути» [166] – там сплошная информация – из 10 страниц сделали едва ли три, оставив только, так сказать, «технику» – поезда, нефтепровод и т. п. Ну, после этого мы разочаровались, объявили забастовку и только сейчас снова начали кое-что стряпать в таком же духе, т. е. «поэтичном». Не знаю, что выйдет.
166
Заметка «В пути» была напечатана в «Литературной газете» 20 июня 1959 г. за подписью: «Бригада „Литературной газеты“».
Вот, миленькая, моя, такие дела. Время сейчас много – третий час, мы, кажется, прилопотали уже в Тайшет. Письмо это я пошлю уже из Братска. А ты напиши мне в Иркутск на вагон-редакцию так: Иркутск, вокзал, вагон-редакция «Литгазеты». В Иркутск мы приедем числа шестого и пробудем там до 10-го, так что пиши, не откладывая, и авиапочтой.
Обнимаю и целую тебя. Очень плохо, что мамы нет дома, я с ней говорил один раз, когда она оказалась у дяди Феди [167] – приходится звонить ему. Вообще я как-то одинок теперь. А тебе не звонил, хотя и мог, потому что забыл телефон. Помню В 9 14… а дальше никак не вспомню.
167
Каманенков Федор Андреевич, брат Устиньи Андреевны. Жирмунская вспоминала: «Твой родной дядя работал цензором. Это меня озадачило. Во-первых, я впервые видела живого цензора. Не из учебника, а из действительности. Во-вторых, странный получался расклад: ты страдаешь от цензоров всякого рода, от тебя требуют переделок рассказов, за принципиальность не публикуют, а твой дядя как раз и есть один из сатрапов печати. Держался он, впрочем, мило. Угощал вкусным. На твое недовольное бурчание по поводу засилия в книжном деле болванов-чиновников высказался в том смысле, что это пройдет. Нужно иметь терпение. И чиновники будут умнее, образованнее, и непризнанных гениев // признают. А что гонят их, так им же выгоднее. Славу создают, тиражи повышают… „А вот потом…“ – со вкусом намазал он булочку джемом. – „Когда потом?“ – насторожился ты. „Ну, лет через тридцать… Как бы не случилось чего похуже“. И ведь как в воду смотрел…» («Мы – счастливые люди», с. 184–185).
Ну, теперь уже недолго осталось, скоро увидимся. Будь здорова и радостна, не скучай. Крепко целую! Я нарочно многого не пишу, чтобы потом было что рассказать.
Опубликовано в Собр. соч., т. 3, с. 385–387.
22 июля 1960. Койда
Милая моя!
Я опять на Севере, добрался на этот раз почти до Полярного круга и можешь представить мое удовольствие, когда перелистывая в северной избе «Смену» я наткнулся на тебя [168] .
168
В журнале «Смена», в № 11 (мартовском) за 1960 г. напечатаны стихотворения «Вожатая», «Милый мой гайдаровский мальчишка», «Я знаю эту улицу…» и «Сын», где были такие строчки: «Бегает дворняга, хвост поджав, / куры верещат у огорода…»
Господи, какая ты интересненькая! Чай, тебе теперь письма шлют солдаты и матросы.
Стихи приятные, особенно про сына и мать. Только куры не верещат. Не то слово. Ты что, кур не слыхала?
А в общем, очень это славно, только постарайся не пропадать со страниц журналов.
Большой тебе привет от Коринца, он со мной.
На Севере все время жарко. Только дня 3–4 было холодно. Мы в Архангельске купались днем и ночью. В полпервого ночи – представляешь?
Ну, будь здорова, привет твоим.