Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах
Шрифт:
Алексей Максимович, который по какой-то собственной причине настойчиво поддерживал эти гнусные инсинуации, во время разговора с Лили Юрьевной долго рылся в ящиках своего рабочего стола, но необходимых «документов» так и не нашёл.
Аркадий Ваксберг в уже упоминавшейся книге «Лилия Брик. Жизнь и судьба» написал по этому скорбному поводу: «Что побудило Чуковского ровно четыре года спустя — ни с того ни с сего — трансформировать исповедь в сплетню, сославшись на рассказ неведомого врача, и отправиться с ней к Горькому, уже ставшему в то время влиятельной фигурой при захвативших власть большевиках? Держать язык за зубами Горький никогда не умел: прежде всего он поспешил обрадовать пикантной новостью наркома просвещения Луначарского. Потом с его же лёгкой руки сплетня пошла гулять по всему Петрограду. Дошла и до Лили, в доме которой он так любил чаёвничать и предаваться картёжной игре. Лиля всегда была человеком не рефлексий, а действий. Она тотчас отправилась к Горькому,
Лили Брик в золотом платье. На голове — косынка из ткани, изготовленной по рисунку Любови Поповой.
Фото А. Родченко. 1924 г. ГММ
Горький «стучал пальцами по столу, — вспоминал впоследствии В. Шкловский, — говорил: „Не знаю, не знаю, мне сказал очень серьёзный товарищ. Я вам узнаю его адрес“. Л. Брик смотрела на Горького, яростно улыбаясь». [1. 45]
Значительно позднее в Переделкино от Брик достанется и Борису Пастернаку «за картошку»…
Правда, значение родной сестры Ольги в жизни Маяковского не менее велико и, возможно, при других обстоятельствах могло было быть ещё значительнее. Ольга Владимировна — женщина талантливая и не менее активная — почему-то уступила своё место рядом с гением Брик.
Е. Лавинская вспоминала: «Лиля Юрьевна в тот период их (Маяковских) никогда не ругала, а говорила: „Они очень милые, но такие неинтересные, и разговаривать с ними абсолютно не о чем“». [1. 64]
Фаина Раневская — давняя знакомая Лили — оставила по этому поводу дневниковую запись: «Вчера была Лиля Брик, принесла „Избранное“ Маяковского и его любительскую фотографию. Говорила о своей любви к покойному… Брику. И сказала, что отказалась бы от всего, что было в её жизни, только бы не потерять Осю. Я спросила: „Отказались бы и от Маяковского?“ Она не задумываясь ответила: „Да, отказалась бы и от Маяковского, мне надо было быть только с Осей“. Бедный, она не очень-то любила его. Мне хотелось плакать от жалости к Маяковскому, и даже физически заболело сердце».
Примечательно ещё одно высказывание Л. Брик по поводу самоубийства Владимира Маяковского: «Хорошо, что он застрелился из большого пистолета. А то некрасиво бы получилось: такой поэт — и стреляется из маленького браунинга». Потом о нём же, как-то совсем уничижительно: «По улицам носился, задрав хвост — и лаял зря на кого попало, и страшно вилял хвостом, когда провинился…» или, к примеру, сравнивала его и Осипа: «Разве можно сравнивать его с Осей? Осин ум оценят будущие поколения. А Володя? Какая разница между ним и извозчиком? Один управляет лошадью, другой — рифмой». Как-то многовато цитат получилось…
Тем не менее решение СНК РСФСР об объявлении законных наследников поэта и включении в этот список Л. Ю. Брик состоялось, и его противоречие с существующим законом не могло не быть очевидным как для самой Лили Юрьевны, так и для профессионального юриста О. М. Брика.
Советское правительство с таким же успехом могло объявить наследником Владимира Владимировича бывшего народного комиссара по просвещению Анатолия Васильевича Луначарского: его определяющая роль в творческой судьбе, да и в повседневной жизни Маяковского очевидна и сомнений ни у кого не вызывала.
И всё-таки заслуги Лили Юрьевны Брик в создании хрестоматийного образа Владимира Маяковского в качестве первого поэта Революции признавались и её друзьями, и недругами.
Решение Совнаркома об увековечивании памяти В. В. Маяковского совершенно не означало преодоления бюрократических барьеров, которые множились в государственных издательствах: да — знаменитый, да — революционный… но непонятный сегодняшним пролетарским массам, обуржуазившийся, скандальный. «Непонятность» стихов Маяковского вообще является отдельной темой, которую поэт постоянно обсуждал на встречах с читателями.
Товарищ Маяковский, писали б ямбом, двугривенный на строчку прибавил вам бы. — Расскажет несколько средневековых легенд, объяснение часа на четыре затянет, и ко всему присказывает унылый интеллигент: — Вас не понимают рабочие и крестьяне. — Сникает автор от сознания вины. А этот самый критик влиятельный крестьянина видел только26 апреля 1930 года (со дня гибели Маяковского не прошло и двух недель) И. В. Сталин получил адресованное ему и В. М. Молотову обращение руководителей РАПП, в котором ими заявлялся решительный протест против настойчивого стремления представить В. В. Маяковского «идеальным типом пролетарского писателя, образцом революционного борца и т. д.». Маяковский, по мнению «рапповцев», пролетарским поэтом никогда не был — следовательно, такой великой чести не заслужил. Основные претензии к Владимиру Маяковскому были высказаны в написанном Леопольдом Авербахом «Воззвании РАПП», появившемся в печати на следующий день после сообщения о его трагической гибели:
«Застрелился В. Маяковский, оставив огромной массе своих читателей, своим друзьям, товарищам по борьбе и работе признание в том, что он, Владимир Маяковский, революционный поэт, кончает жизнь самоубийством, так как его „любовная лодка разбилась“… Воевавший в своём творчестве против всяких жалких „любовишек“ и семейных, камерных драм, отдавший оружие своего художественного слова борьбе за новую жизнь, в которой не будет места маленьким, личным чувствам, он сам оказался жертвой цепкой силы старого мира. У этого огромного поэта, призывавшего миллионы трудящихся к революционной переделке жизни, не хватило сил для переделки своего собственного узколичного семейно-бытового уголка… Нет сомнения в том, что, если бы поэт остался жить, он смог бы преодолеть те изъяны в его творчестве, которые были результатом неполного усвоения мировоззрения пролетариата. И вот Маяковский прервал свой общественный и поэтический рост выстрелом из револьвера. Смерть Маяковского говорит ещё раз всем художникам, по-настоящему желающим идти рука об руку с великим классом, осуществляющим социализм, о том, как сложна борьба со старым миром, с его индивидуализмом, с его отвратительной цепкостью».
Письмо попадает в ЦК, резолюцию на него накладывает В. М. Молотов: «Предлагаю поручить кому-нибудь из авторов записки дать статью по затронутому ими вопросу в „Правде“». (Из архива «Правды». После рокового выстрела. «Правда», 22 июля 1988 года.) Указание оперативно выполнено, 9 мая 1930 года газета «Правда» опубликовала статью «Памяти Маяковского» за подписями Л. Авербаха, В. Сутырина и Ф. Панферова [171] .
Отношение литературных начальников к поэту явно не восторженное.
171
Леонида Авербаха, как члена семьи врага народа Генриха Ягоды (нарком был женат на его сестре), расстреляют в 1937 году. Владимир Сутырин сменит амплуа писателя на должность начальника трудового лагеря на Кольском полуострове, станет комбригом. Фёдор Панферов будет знаменит своими книгами о войне, получит две Сталинские премии и три ордена Трудового Красного Знамени.