Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Гозлан так описывает день короля в Лувесьенне: «По приезде, король входил во дворец, где оставался столько времени, сколько было нужно, чтобы поправить туалет. Летом он переменял платье. Затем король отправлялся в павильон к своей милой, проходя через террасу, обсаженную тополями. В ту минуту, когда он сходил со ступеней дворца, Дюбарри покидала павильон и шла ему на встречу. Каждый делал половину дороги.
«И летом и зимой графиня носила в Лувесьене пеньюары из цветного перкалю или белого муслина, который позволяли видеть ее руки и часть ее прекрасных плечей.
«Людовик XV и его любовница обыкновенно
«Весьма редко случалось, чтобы король во время завтрака в Лувесьене не сделал какого-нибудь великолепного подарка своей любовнице.
«Людовик XV любил лувесьенскую малину и землянику. Чтобы доставить ему удовольствие, Дюбарри, летом, при каждом его посещении, сама рвала ему тарелку этих ягод, также как она сама во время их сладострастных tete-a-tete готовила кофе для своей милой Франции. После завтрака король переходил в залу, а оттуда в библиотеку или в спальню. Когда наступал час разлуки, король возвращался во дворец, где снова переменял костюм; предшествуемый Замором и опираясь на руку графини, он переходил за решетку. Как только он удалялся, Дюбарри, получив обратно свою свободу, отпирала свои двери молодым вельможам и знатным дамам, составлявшим ее двор, и начинался праздник.»
Гозлан, рисуя день Людовика XV и его любовницы, говорит только об одних удовольствиях. Но также очень часто король в Лувесьене говорил о делах с Дюбарри и канцлером Мопу.
Парижский парламент в согласии с бретанским против герцога д’Эгильона, обвиненного в грабительстве позволил себе объявить этого вельможу достойным быть судимым перами.
Но Дюбарри была другом д’Эгильона; она добилась от короля того, что он в свою очередь объявил закрытие этого парламента, кроме того, повелевал чтобы преследования герцога д’Эгилона были прекращены, как несправедливые и дурно направленные.
В Лувесьене, водя своими тонкими прозрачными пальцами желтые и морщинистые пальцы государя, Дюбарри заставила его подписать тот единственный указ, который бросил Францию в ужасное смятение. Из Лувесьена же вышло это письмо, написанное 23-го декабря 1770 года, королем герцогу Шуазелю:
«Кузен!
Неудовольствие, доставляемое мне вашей службой, заставляет меня отправить вас в Шантлу, куда вы уедете в двадцать четыре часа. Я послал бы вас несравненно дальше, если бы особенно не уважал герцогиню де Шуазель, здоровье которой для меня крайне интересно. Берегитесь, чтобы ваше поведение не заставило меня принять иные меры. Затем, молю Бога, чтобы он хранил вас.»
Шуазель поддерживал парламенты; Людовик ХV сокрушал их, минута показалась удобной врагам первого министра, чтобы сокрушить и его власть. Дюбарри торжествовала. Наконец король отпустил своего Шуазеля, как она отказала своему.
Но это торжество против нее подняло непримиримую ненависть. В это же время вышел новый Pater посвященный королю:
«Отец наш, который
Дюбарри смеялась до колотьев, читая этот Pater, который был принесен ей в Лувесьен. Голодный народ возмущался в провинциях, кричал в Париже: графина покупала кареты в пятьдесят тысяч франков; разрушали парламенты; ссылали их членов, виновных в привязанности к чести страны: из своей постели, окруженной артистами, фаворитка спорила со своим гравером о рисунке для своей кружки и бросала туфли в голову канцлеру Мопу, наступившего на лапу ее собачки Дорины. На нее написали следующее глупое четверостишие, непередаваемое по-русски:
France, tel donc ton destinD’etre soumise a la femelle;Ton salut vient de la Pucelle,Tu periras par la c…И без стыда она назвала свою мать графиней. – Графиней чего? Мы не вспоминаем, мы не хотим вспоминать. И чтобы помочь разврату своего экс-любовника графа Жана, – в роде живой бочки Дананд, поглощавшей не воду, а золото, – она опустошала государственную казну.
Но милый граф Жан все еще не был доволен! Он желал, чтобы по примеру вдовы Скаррона его невестка стала, конечно втайне, но все таки легально величеством. – Надо кончить, мой друг, повторял он Дюбарри. Братец вас обожает; нужно, чтобы он женился на вас. Кто был этот братец? Конечно, король! Что касается другого братца, который продал свое имя графине, Гильома Дюбарри, от него избавились, уничтожив брак.
Предварительно она была разведена с мужем; теперь только от короля зависело окончить. Смерть короля избавила его от последней глупости, а Францию от последнего стыда.
Во время своего царствования, Дюбарри, понятно, не имела недостатка в любовных приключениях. Сельдяной бочонок постоянно пахнет селедкой. Куртизанка всегда останется куртизанкой. И притом к чему стараться быть верной любовнику, который и в шестьдесят лет не был верен?
Фаворитка Дюбарри имела много любовников, но знала ли она любовь? Да, она любила и была любима до самой смерти! Этого любовника звали Луи-Геркулес Тимолеон, герцог де Коссе Бриссак, пер и великий хлебодар Франции, губернатор Парижа, капитан Ста-Швейцарцев королевской гвардии, и кавалер его орденов.
Замечательно, что в любви, как и в дружбе, продолжительные связи начинаются так, как кончаются связи эфе-мерные. Никогда не говоря с ним, графиня чувствовала отвраще-ние к герцогу. Он, как уверяли ее, говорил о ней ужасные вещи. Она не выносила произнесения его имени в своем присутствии.
Однако, однажды, когда она говорила с одной из своих приятельниц г-жой де Мирепуа, разговор коснулся де Коссе Бриссака. Г-жа де Мирепуа, бывшая по-видимому и его приятельницей, горячо принялась за защиту герцога, против обвинений графини.