Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Наклонив голову и не возражая, старая служанка отправилась на кухню.
В течение первых шести месяцев, которые следовали за свадьбой, Семмит Делакруа был счастливейшим мужем и лавочником во всей Франции и Наварре. Счастлив как муж, потому что жена его была как нельзя более с ним любезна; счастлив как лавочник, потому что с тех пор как Маргарита была в лавке он был буквально осаждаем покупателями,
В 1697 году кофе начинал быть в большой моде во Франции, а Делакруа продавал превосходный, благодаря сношениям, который доставил ему банкир Гуа, – его сосед, –
Средним числом Делакруа продавал каждый день пятьдесят фунтов кофе, по шесть франков за фунт, который стоил ему только четыре. Было ясно, что через четыре или пять лет, он удвоит свое состояние. Должно заметить, что в то время считали богачом того, кто имел двести или триста тысяч.
Милая Габриэль! ей он будет обязан возможностью в цвете лет, – так говорил Делакруа, – покончить торговлю с хорошим доходом!..
Вечером, когда запиралась лавка, он вел ее на прогулку в Тюльери, Кур-ла-Рень или в Сен-Жермен. В воскресенье они отправлялись в театр. Габриэль была в восторге от артиста Доменика.
Делакруа был на небесах.
– Ну, говорил он тоном веселого упрека Маргарите, – что ты думаешь? Дурно я сделал, женившись на Габриэли?
Старая служанка смиренно наклоняла голову.
– Я была глупа, хозяин.
– В добрый час! Наконец то созналась! Жена моя – игрушечка!
– Да, хозяин, игрушечка.
Но когда хозяин поворачивался спиной, на лице у Маргариты появлялась лукавая улыбка, как бы говорившая: «только посмотрим, как ты убережешь эту игрушечку!»
Тот банкир, которому Делакруа был обязан тем, что получал кофе от одного из первых домов в Амстердаме, – г. Гуа, его сосед, – никогда не выказывал такого расположения к лавочнику, как с тех пор, когда он завелся лавочницей!,.. Не проходило дня, чтобы он не зашел в лавку, поклониться жене и пожать руку мужу. Потом начинался разговор.
– Ну, как дела? Довольны вы, Делакруа?
– Я в восторге.
– Браво!..
– А вы?
– О! я, – я слишком много приобретаю денег, честное слово! Скоро я не буду знать, куда девать их..
– Хе! хе!.. шутник!
– Нет; я не шучу. У меня слишком много капиталов. Я хотел бы часть их употребить иначе, чем на дискот и проценты.
Гуа ставил западню. Влюбившись в Прекрасную Лавочницу, Гуа искал средства для свободного входа к лавочнику, внушив ему идею коммерческой ассоциации. И Делакруа не замедлил попасть в эту западню. Однажды вечером, когда банкир в десятый раз жаловался в его присутствии на затруднение, доставляемое ему капиталами. —
– Не отчаивайтесь, сосед, вскричал лавочник. – Если хотите, я пущу в оборот те фонды, которые вас стесняют.
– Как это?
– Дом мой с каждым днем принимает все большее развитие; со всех сторон меня осаждают предложениями еще больше расширить торговлю; соседняя с моей лавкой, занимаемая
– И покупаете шоколад и масло на мои экю?
– Вы догадались. Без сомнения я достаточно богат, чтобы одному завести эту контору, но…
– Вы предпочитаете обязать друга.
– Который обязал меня сам. Разве это несправедливо?.. Вы даете деньги, я наблюдаю за продажей… конечно мы делим барыши… и…
– И нанимайте лавку, Делакруа, нанимайте!.. Устраивайте вашу… нашу контору. Ах, мой друг, какое вы мне делаете одолжение!.. сколько вам нужно? двадцать, тридцать, сорок тысяч ливров? Я передам их вам сегодня же вечером. В ожидании, госпожа Делакруа позволить мне предложить ей этот маленький подарок. Я назначал его для моих родственников… но… родственники обойдутся и без него!
Маленький подарок состоял из великолепного браслета с жемчугом, который Гуа целую неделю искал случая надеть на руку Габриэли.
Молодая женщина покраснела от удовольствия, при виде элегантного подарка. Делакруа потирал руки.
Ассоциация начиналась недурно.
Бедный Делакруа!
В тот же вечер, Гуа передал ему тридцать тысяч франков. Через месяц новая контора была в полном ходу. Ею занимался Делакруа. Жена его продавала мокко, он – масло и шоколад. Какая будущность для нашего лавочника! Какиенибудь двенадцать тысяч дохода, о которых он мечтал, преобразовывались в его восхищенном уме в кругленькие двадцать.
Между тем, под предлогом интереса в своих делах, Гуа не выходил теперь от Делакруа, В какой бы час он не отворил дверь, соединявшую новую контору с его первой лавкой, лавочник был уверен, что увидит банкира, сидящего около конторки Габриэли. В ту минуту, когда он вечером садился за стол с своей женой он также мог быть уверен, что увидит Гуа, говорящего решительным тоном:
– Дети, мои, не правда ли, вы позволите? Я приглашаю себя у вас обедать.
Он каждый день приглашал самого себя… То был не только компаньон Делакруа, но и нахлебник. Правда, нахлебник щедро платил за содержание. То приносил он великолепный шартрский пирог, то жирную пулярдку, то корзину тонких вин. Но все равно! Делакруа начинал приходить в нетерпение от того, что не мог никогда пообедать с глазу на глаз со своей милой Габриэлью. Невозможно было избежать его!
– Сосед не надоедает тебе немного? от времени до времени спрашивал он свою жену.
– О, нет, мой друг! Я нахожу его очень любезным.
Гм!Гм! Очень любезен!.. Нетерпение лавочника готово было превратиться в ревность.
Конечно Гуа не был молод: ему, как и Делакруа, было сорок пять лет; не был он и красивее его, толстый, коротенький, с маленькими глазами с широким ртом… Быть может только дружба, которую он питает к нам, делает этого добряка, Гуа нескромным? говорил самому себе лавочник, стараясь себя успокоить. – Бездетный, вдовец, он нашел открытым приятный дом… он вступил в него и остается… Это очень просто… Я не должен беспокоиться…»