Жмурки
Шрифт:
Маша даже хотела подойти, чтобы рассмотреть их получше, но решила сначала всё-таки отыскать Мишку.
Живот болел. Кашей больше не пахло, пахло нагретым пластиком, мелом и опять — мочой.
Плохой запах. Тревожный.
Ни в одном из классов Мишки не обнаружилось. Хотя она заметила Ваську — надеялась, что это он.
В школе он был другим: крикливый, очень нервный, постоянно дёргал девочек за косички… Здешний Васька вёл себя не так.
Тихонько сидел у окна и сосредоточенно
Маша даже подумала, что ошиблась. Просто похожий пацан, не Васька.
Тот и минутки спокойно посидеть не мог.
Дойдя до гулкой лестницы, Маша остановилась.
Вниз, или вверх? Где больше шансов отыскать Мишку?
В их детдоме было так: на первом этаже — столовая, спортзал, актовый зал, библиотека, кинотеатр… На втором — классы, на третьем — спальные комнаты и игровые.
А в питерской школе — наоборот. Актовый зал и столовая располагались на третьем этаже, а классы — на первом и втором. Спален там не было, только кабинеты завучей и директрисы.
И всё-таки она пошла вниз.
Почему-то казалось, Мишка должен обретаться именно там.
Маша вздохнула: вот была бы у неё шоколадка! Можно было приманить Мишку, как щенка…
Он сам хвастался, что запах шоколада учует на каком угодно расстоянии. Даже за километр.
И тут на лестнице послышались шаги…
Маша остановилась.
Шаги принадлежали взрослому — они были шаркающими, тяжелыми. И какими-то неровными…
Судя по звукам, он поднимался ей навстречу, а спрятаться было негде — лестница была гола и пуста.
Сердце забилось глухо, ноги сделались ватными.
Сначала Машу удивило то, что она не видела здесь ни одного взрослого — высокая девочка Эльвира не в счёт.
В детдоме, да и в питерской школе, взрослые шныряли постоянно, шагу нельзя было ступить, чтобы не почувствовать требовательный строгий взгляд.
Дома она всё время ощущала присутствие тётки. Даже когда та уходила в институт, читать лекции, Маша постоянно чувствовала её взгляд. А ещё были запах сигарет, разбросанные тут и там взрослые вещи…
Здесь было не так.
Маша уже привыкла, что никто за ней не следит, и ничего не боялась.
Но теперь, услышав зловещие шаги, девочка запаниковала.
А потом стремглав, но при этом как можно тише, бросилась наверх, туда, откуда пришла.
Подниматься пришлось на два пролёта, и спрятавшись за портьерой, она никак не могла успокоить дыхание.
Казалось, свистящие вдохи и выдохи разносятся по всему этажу, обладатель неровной походки отыщет её по этим звукам, рывком отдёрнет портьеру и как закричит…
Что он будет кричать, Маша
Пронесло, — выдохнула она и осторожно выглянула из укрытия.
Может, пойти за этим взрослым?
Нет уж, гештальты надо закрывать. Собралась идти вниз — значит, вниз.
Платон Федорович вошел в спальню девочек на втором этаже, в которой разместили и новенькую.
Здесь за девочками следила Эльвира — уже подросток, она проходила «особую программу» перед телевизором.
Директору интерната нравилась Эльвира. Не по годам фигуристая, с большими карими глазами и красивыми каштановыми волосами… Глядя в пустоту, сейчас она напоминала большую взрослую куклу.
Или куклу для взрослых.
Протянув руку, Платон Фёдорович притронулся к груди девочки. Под мягкой тканью комбинезона она была по-молодому упругой и нежной.
Другие девочки на них не смотрели, поэтому он не отказал себе в удовольствии немного помять пальцами эту молодую упругую грудь.
Но приказ ТОГО человека бил набатом в ушах, ему невозможно было сопротивляться.
— Эльвира, — позвал Платон Федорович.
Девочка очнулась. Посмотрела на директора и неуверенно улыбнулась.
— Где Маша? — спросил Платон Федорович, указывая на пустую кровать.
Эльвира никак не отреагировала.
Он разозлился, хотел закричать — временами его дико бесила покорность, безволие этих детей. Так и хотелось взять их за плечи и хорошенько встряхнуть.
Пусть испугаются. Пусть закричат, заплачут — сделают хоть что-нибудь.
Но Платон Фёдорович сдержался.
— Это для их же пользы, — напомнил он себе в тысячный, наверное, раз. — Так нужно для Дела.
— Где новенькая? — перефразировал он вопрос и указал на пустую кровать. — Ты должна была за ней присматривать.
— Я не знаю, — губы девочки побледнели, взгляд сделался затравленным. — Она была здесь, спала после Сеанса. Я не знаю.
— Ничего страшного, успокойся, — поспешно сказал Платон Фёдорович. — Ты ни в чём не виновата. Отдыхай.
Девочка сразу выключилась: взгляд расфокусировался, руки безвольно упали.
И это к лучшему, — убеждал себя директор интерната. — Страшно представить, что бы было, если б все эти дети принялись носиться, баловаться, кричать…
Я бы просто сошел с ума.
Несомненно, СЕАНСЫ — благо.
Платон Фёдорович покинул спальню.
Нужно отыскать новенькую — да, лучше называть её так.
Маши Кукушкиной больше нет. Есть новенькая.