Жнецы Грез

Фрост Виталий

Иосиф Федорович не унимался:

– Но он живет с какой-то... какой-то...

– Шалавой?
– помог юноша.

– Я бы так никогда не сказал о девушке, но - да! Похожа, по крайней мере. Столько косметики, и юбка - лоскуток. Не знаю. Старше его на четыре года. Они всей сворой много пьют и курят ночами... и орут песни под гитару.

– Не могу вспомнить в своей жизни лучшего периода.
– снова улыбнулся мастер.
– Пить дешевый портвейн и орать песни под гитару - удел молодых. Я имею в виду, каждый день. По праздникам-то и мы сейчас собираемся. Сколько ему?

– Двадцать один.

– Знаете? Не сегодня, так завтра, это прекратится.

На западе к двадцати одному году разрешают употреблять спиртные напитки. А у нас в этом возрасте уже бросают.

Они посмеялись над бородатой шуткой недавно обородевшего сатирика.

– Да, он хорош! А вы не курите?
– спросил Иосиф Федорович.

– Да. Я давно не курил "Родопи", если у вас есть лишняя.

Хозяин протянул юноше сигарету.

– А может, кофейку?

– Не откажусь, спасибо.

Беседа в дверях туалета прервалась перекуром на кухне. Пожелтевшие обои и потолок говорили, что это помещение чаще других использовалось, как курилка. Иосиф Федорович уже забыл про маленького Йосика внутри и увлеченно рассказывал что-то из своей институтской практики. Молодой и, как выяснилось, действительно первоклассный, сантехник травил байки из своей, орудуя витиеватыми терминами: давление, группа безопасности, линейное расширение, коллекторная группа...

После пары сигарет и чашки растворимого суррогата, он, вполне довольный, вновь вернулся к работе. Хозяин, о чем-то задумавшись, прогуливался взад-вперед по комнате. Приятный разговор с юношей непонятным образом настроил его на ностальгический лад. Словно переключив тумблер.

Он вспомнил, как году в двухтысячном... Нет! Летом две тысячи первого - точно! Тогда в сентябре еще двух близнецов сбили самолетами. Столько людей! И военным в Пентагоне досталось. Весь мир и его, обычно не жалующая госдеп, семья содрогнулись при виде ужасающих кадров этой трагедии. Но это было после того, как (тогда еще полная) его семья ездила в Сибирь, в поход. Остановились тогда еще в какой-то гостеприимной деревушке на одну ночь. Кажется, Потемки называлась. Вспомнил, как учил своих оболтусов ходить по компасу, ставить палатки, разжигать костер, рыбачить и разбираться в грибах. Как они с супругой допоздна сидели под звездами, когда неугомонные подростки, откровенно недовольные "этим сраным походом", наконец, укладывались... Чудесные времена!

Он как раз проходил мимо зеркала и что-то в нем привлекло его внимание. Он повернулся и увидел себя. Но не в привычном окружении облезлых обоев, старого телевизора, дивана и безвкусных, на его взгляд, репродукций картин с изображением моря, шторма, парусных фрегатов - жена любила подобную мазню. И не заплывшим жиром седобородым стариком в натянутой на свисающее со штанов пузо майки в широких масляных пятнах. Он увидел себя тем исполненным энтузиазмом пешим туристом в тайге. Когда новый век из подающего надежды младенца еще не превратился в избалованного тинейджера, одержимого гаджетами и вечным онлайном. Тот Иосиф Федорович еще не считал обидным прозвище Йосик - так его ласково называла жена. Его Томочка. Сейчас он

О, господи! Ст ыдно должно быть за такие мысли!

подумывает, что им не надо было заводить детей. Они были только обузой для их идиллии. Жили бы себе душа в душу! Но ведь она так этого хотела...

Йосик в отражении шел по мягкому покрову из мха и опавших иголок с огромным рюкзаком за спиной, импровизированным посохом, и с вдохновенным лицом нюхал отчаянную хвойность

окружающего, сжатого тогда до размеров этого дивного леса, мира. Да, здесь он точно в своей тарелке! Кое где из земли торчали сплошь покрытые лишайником и мхом старые коряги и валуны - от мала до велика. Заметив краем глаза под одним из тех камней какой-то блик, Йосик замер и, дернув головой, как сорока, повернулся к источнику.

Что это? Иосиф Федорович такого определенно не помнил...

Йосик, тем не менее, неслышной поступью, будто боясь спугнуть будушую пушнину (только ружья наперевес не хвататет, но азарт в глазах - точь в точь, как у заядлого охотника), подошел поближе и резким движением, каким еще мальчишкой ловил ящерок под Волгоградским палящим солнцем, накрыл свечение ладонью. Он нащупал трепещущими пальцами и поднес к стеклу очков (не такому толстому, как сейчас) маленький, со спичечную головку, идеальной огранки камень. По цвету он похож на аметист, но...

Йосик преобразился. Жадные глаза поглощали каждый фиолетовый отблеск. Улыбка, которой он никогда не встречал на полках своего арсенала мимики, обнажила уже тогда желчного цвета зубы. Обе челюсти. Из уголка рта потекла тонкая струйка вязкой слюны (ну, точно Голлум и его прелес-с-с-ть!) и он рассмеялся, словно сумасшедший, обнаруживший у себя в штанишках брызгающую в разные стороны штучку. А потом, внезапно оборвав смех, сжал драгоценность в кулаке и посмотрел исподлобья прямо на Иосифа Федоровича. Подмигнул и, поднявшись с колен, сунул камешек в верхний карман походной жилетки, как у того гроссмейстера из "Своей игры". Еще раз подмигнул, развернулся и зашагал прочь, напевая: "Кругом тайга, а бурые медведи осатанели..."

Иосиф Федорович помотал головой. Картинка в зеркале вновь обрела реальность. В складках лба тяжело дышащего старика в отражении скопились целые потохранилища и сочились едкой жидкостью в глаза. Сердце колотилось, как после изнурительного штурма шести лестничных пролетов, отделяющих первый этаж дома от его третьего. Он снова воспользовался многострадальным платочком, отошел к косому шкафу и облокотился на него. Тот опасно пошатнулся, но выстоял. Краешек затупившегося с годами лезвия восприятия звуков нащупал металлическое потрескивание в туалете. Мастер еще работает.

В голове, как заевшая сорокапятка, крутилось успокаивающее: "Так! Так. Та-а-ак..." Тот его (его! Уважаемого преподавателя!) дикий смех и этот беззаботный напев он... Помнил? Узнал? Да нет же! Так не может быть. Впрочем, проверить это можно лишь одним способом, верно? Он открыл дверцу шкафа и - вот она, жилетка - даже искать не пришлось. Иосиф Федорович помялся и, судорожно погладив бороду, прощупал каждый кармашек. Пусто, пусто, рублик, пусто, стираная бумажка, опять

Старый дурак! Проверь ты уже верхний карман, не томи...

пусто. Потная ладонь нехотя добралась до верхнего кармана. Он там...

Там!

Неужели, в зеркале он увидел то, что и впрямь имело место быть? Иосиф Федорович отпрянул и застыл, разведя руки по швам. В висках забухали молоты.

– Бред какой-то... Знать не хочу!

Он захлопнул дверь шкафа и зашагал было на кухню, но, услышав позади протяжный мерзкий скрип, снова замер, как вкопанный.

– Да что же это?

Дыхание его напоминало предсмертное сипение Дарта Вейдера, поверженного сыном. Пот струился, как сок из березы по весне. Он секунду-другую таращил глаза на гостеприимно открытую дверцу, а потом совершил поступок, о котором оставшиеся три дня своей жизни думал во сне и наяву.