Жнецы Грез

Фрост Виталий

Дзинь-дзинь-дзинь...

Окутавший их шар из миллионов ледяных кристалликов разом осыпался на асфальт. Глаза друзей, наконец, встретились. Ни капли прежней отчаянной соленой печали.

– Что будем делать, Диман?
– с надеждой спросил Саня.

Митька вгрызся в нижнюю губу.

– Без Мэг'и...

– Дима!
– раздался приглушенный разгневанный крик отца.

– Я сейчас!
– бросил он за спину.

– Живей давай! На автобус опоздаете - до завтра с матерью на вокзале просидите!

– Иду, иду!
– он, тяжело дыша, повернулся к Другу.
–

Без Мэг'и, навег'ное, все г'авно ничего не выйдет. Навег'ное.
– он схватился за голову.
– Не знаю, Сань. Какая г'азница тепег'ь? Слишком поздно. Поздно, понимаешь?

Губы Гнома задрожали.

– Твоя правда.
– сказал он.
– Прощай. Я люблю тебя, брат!

– И я люблю тебя, бг'ат! Пг'ощай. Иди сюда!

Они обнялись и тягучую, как жевательный мармелад, минуту стояли так, покачиваясь и всхлипывая.

– Иди уже.
– слабо оттолкнул его, наконец, Саня.
– Ненавижу эти сопливые прощания!

Дима в последний раз посмотрел на друга, нерешительно попятился, махнул рукой и, развернувшись, пошлепал к своим красным огонькам. Стихия ослабевала и теперь помимо стоп-сигналов был виден и силуэт задней части универсала. У открытой двери водителя, не обращая внимания на дождь, стоял папа.

– Митька!

Он остановился и глянул за спину. Метрах в десяти стоял Саня.

– Да?!

– И пусть у твоего пути будет Сердце!

Не замешкавшись ни на миг, его голос опередил мозг с ответом:

– Пути - г'азные, Сег'дце - одно!
– и с первым шагом к машине Димка вдохнул бездонную серость того неба...

***

Двадцатипятилетний Дима в карикатурной позе (нечто похожее на мужика, сыплющего песок на пляже, только во весь рост) стоит у подъезда девятиэтажной свечки и глотает крупные капли непредсказанного метеорологами и уже затихающего дождя. Рука давно забытым движением ощупывает место на груди, где более десятка лет назад висела его часть... часть чего? И где она теперь? И что за долбаные глюки со льдинками? Вигвам?

Дима мотает головой, разбрызгивая дождь и пытаясь прогнать наваждение. Удается с трудом.

Мама ! Время! Коробка!

Через несколько секунд он уже заводит

Давай-давай, ведро еба ное!

старушку-"четверку" и, рассекая мутные дворовые лужи, выруливает на Ленина под надрывный хрип слабых динамиков: Liberate my madness!

– Да уж, Кори! Теперь самое время!

Внутри клокотала необьяснимая ярость. К десяти утра дороги ожили, и в унисон с погодой напряженность автолюбителей гудела в сыром воздухе, иногда надрываясь злобными визгами клаксонов. Дима не любит ездить за рулем, но по работе приходится. Эта жуткая атмосфера перманентной возможности конфликта всегда выводит его из колеи. Но сейчас он охотно участвует в этом пропитанном взаимной ненавистью

Я - водитель, я - веду, я -

прав! Вы вс е - говно! Прочь с дороги, урод!

действе. Сейчас ему это необходимо!

Он поднес к уху телефон, раздались длинные гудки. За пять лет почти ежедневной практики он привык чувствовать себя за рулем уверенно. Мозг - великий компьютер - оптимизировал и отточил координацию конечностей до автоматизма, но

Надо бы прикупить эту хрень, как ее? Hands-free, во!

при включении в цепочку мобильника все еще откровенно подтормаживал.

– Да возьми же трубку!
– цедил он, поворачивая на Боевую. Дождь уже сменило обещанное солнце, мелькая на голубой коже неба сквозь срываемые ветром серые лохмотья облаков.

Еще две целых ля из трубки и третий такт прерывает сонный голос Натальи Чудовой - его мамы:

– Алло?

– Мам, привет, ты дома?

– Жду тебя, да. Я уснула, сын.
– и в сторону.
– Паш? Ты до...?

– Я сейчас буду!
– он бросил трубку на правое сиденье и через секунду она загорелась недоуменным ответным звонком.

– Да приеду я сейчас!
– крикнул Дима на телефон.

Что-то ткнуло его в правую ягодицу. Он поерзал, но боль только усилилась.

– Да, что там, блядь!?
– он уперся в пол ответственной за сцепление ногой и, приподнявшись, пошарил рукой в заднем кармане.

Машина при этом вильнула вправо и капризно сбросила скорость, попав колесом в выгрызенную погодой и непогодой рытвину. Здоровенный лысый лоб на крузаке сзади упал золотыми гайками на пальцах на сигнал и со злобным ревом пронесся слева, залив грязью несчастную "четверку". Хорошо, что окна закрыты.

– Сам пошел на хуй, залупа ты конская!
– проорал ему вслед Дима и, понизив передачу, топнул на газ.
– Давай, дерьмо!
– Одна из многих гордостей отечественного автопрома зашлась приступом чихотки, но не заглохла и, судорожно смахивая мутную жижу с лобового стекла, понесла разьяренного водителя дальше.

В кулаке он сжимал что-то маленькое и острое. Метров за триста до светофора он небрежно разжал пальцы и до последнего

Нет, Байрон! Нет!

момента не мог оторвать взгляд от еще одного осколка прошлого. Слизистая оболочка глаз мгновенно высохла, но веки отказывались моргать - лишь мелко подрагивали. Дышать? Он забыл, как это делается. Диафрагма? Что это? Разве не из той же оперы, что и экспози...

Донесшееся со встречки настойчивое "фа-фа-а-а-а..." заставило его поднять взгляд на дорогу. До красного сигнала сфетофора и застывшего на переходе удивленного мокрого пса оставались считанные метры. Он несся со скоростью около восьмидесяти. Не самой молниеносной реакции хватило на удар обеими ногами по тормозам (те на удивление четко отреагировали), но не осталось на попытку сгруппироваться и не удариться

Так вот, что з начит, искры из глаз посыпались!