Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
Минут через пять хирург вернулся и подал Бальзамо лист бумаги.
Это была расписка, составленная в следующих выражениях:
«Мною получен от графа Феникса алмаз, цену за который граф Феникс определил в двадцать тысяч ливров, с тем, чтобы я вручил эту сумму человеку по имени Авар в день его выхода из Отель-Дьё.
Сентября 15 дня 1771.
Гильотен. Д. М.» [62]
Бальзамо поклонился врачу, принял расписку и удалился в сопровождении Марата.
62
Гильотен,
— Вы забыли голову, — заметил Бальзамо, расценивший рассеянность молодого хирурга как свою победу.
— Ах, и вправду! — воскликнул Марат и подхватил свою зловещую ношу.
Выйдя из больницы, оба молча пошли стремительным шагом и, добравшись до улицы Кордельеров, поднялись по мрачной лестнице в мансарду.
У комнаты привратницы — если конура, в которой та обитала, заслуживала имени комнаты — Марат, не забывший о пропаже часов, задержался и кликнул Гриветту.
Мальчишка лет семи-восьми, тощий, чахлый и малорослый, визгливым голоском сообщил:
— Мать вышла и велела отдать вам, когда вы вернетесь, это письмо.
— Э, нет, малыш, скажи ей, пускай принесет его сама, — ответил Марат.
— Хорошо, сударь.
Марат и Бальзамо продолжили свой путь.
— Итак, мастер, я вижу, вы являетесь обладателем весьма важных тайн, — проговорил Марат, указав гостю на стул, а сам опускаясь на табуретку.
— Это оттого, — отвечал Бальзамо, — что я, быть может, больше, чем другие, посвящен в тайны природы и Бога.
— Вот! — воскликнул Марат. — Наука доказывает всемогущество, и потому каждый должен гордиться, что он человек!
— Совершенно верно, но вам бы следовало добавить: и врач.
— И здесь я тоже горжусь вами, мастер, — согласился Марат.
— Но тем не менее, — с улыбкой заметил Бальзамо, — я всего лишь ничтожный врачеватель душ.
— Зачем вы так говорите, сударь? Разве вы не остановили кровь материальными средствами?
— А я-то думал, самым прекрасным моим целительным актом было то, что я избавил человека от страданий. Правда, вы убеждали меня, что он безумен.
— Несомненно, на какое-то время он утратил рассудок.
— А что вы называете безумием? Временную разлуку души с телом?
— Или разума, — ответил Марат.
— Не будем спорить на этот счет. Слово «душа» служит мне для определения того, что я искал. Когда предмет найден, мне безразлично, как его называть.
— А вот тут-то, сударь, мы и расходимся во мнениях. Вы утверждаете, будто нашли предмет и теперь ищете только слово, я же считаю, что вы одновременно ищете и предмет, и слово.
— Мы еще к этому вернемся. Так вы говорите, что безумие — это временная отлучка разума?
— Безусловно.
— Непроизвольная, не так ли?
— Да… Я видел в Бисетре одного сумасшедшего, который грыз решетку и кричал: «Повар, фазаны мягкие, но плохо прожарены!»
— Но вы согласны с тем, что безумие находит на разум, подобно туче, а когда туча уходит, разум вновь обретает прежнюю ясность?
— Этого почти никогда не случается.
— Однако же вы видели, что после сна безумия к нашему пациенту вернулся
— Да, видел, но ничего не понял в увиденном. Это особый случай, одна из тех странностей, которые у древних евреев назывались чудом.
— Нет, сударь, — отвечал Бальзамо, — это всего лишь отлучка души от тела, разобщенность материи и духа: инертной материи, праха, который вернется во прах, и души, божественной искры, помещенной на миг в этом потайном фонаре, именуемом телом, — души, дщери небес, которая по смерти тела вернется на небо.
— Так что же, вы на время извлекли душу из тела?
— Да, сударь, я приказал ей покинуть ее жалкую обитель, извлек ее из пучины страданий, где ее удерживает скорбь, дабы она смогла странствовать в свободных, чистых сферах. Что же при этом осталось хирургу? То же, что осталось вашему скальпелю, когда вы отрезали у покойницы вот эту голову, — бесчувственное тело, материя, глина.
— Чьим же именем вы так распоряжались этой душой?
— Именем того, кто единым дыханием сотворил все души — души миров и людские души, — именем Бога.
— Следовательно, — допытывался Марат, — вы отрицаете свободу воли?
— Да разве я не доказываю вам сейчас совершенно противоположное? — удивился Бальзамо. — Я демонстрирую вам, с одной стороны, свободную волю, с другой, разъединение души и тела. Вот перед вами умирающий, обреченный всевозможным страданиям; у этого человека стоическая душа, он идет на операцию, настаивает на ней, переносит ее, но он страдает. Это и есть свобода воли. Но вот около умирающего появляюсь я, посланец Бога, пророк, апостол, и, сжалившись над этим человеком, моим ближним, я властью, данной мне от Господа, вызываю душу из страждущего тела, и это безвольное, ослепшее, бесчувственное тело становится зримо душе, которая благоговейно и сострадательно созерцает его с высоты своей чистейшей сферы. Вспомните, когда Авар говорил о себе, он выражался так: «Бедный Авар». Он не говорил «я». Это потому, что душа уже не была связана с телом и пребывала на полпути к небу.
— Но в таком случае человек — ничто, — заявил Марат, — а я уже больше не могу бросить тиранам: «Вы властны над моим телом, но не вольны над душой».
— Ну вот, вы от истины шарахаетесь к софизму. Как я вам уже замечал, сударь, это ваш недостаток. Да, верно, Господь дал телу душу, но не менее верно и то, что все время, пока душа пребывает в теле, между ними существует связь, воздействие тела на душу, первенство материи над идеей, поскольку Бог по неведомым нам соображениям предопределяет, быть телу королем или душе королевой; не менее верно и то, что дыхание, оживляющее нищего, столь же чисто, как дыхание, убивающее короля. Вот догма, которую надлежит проповедовать вам, апостолу равенства. Доказывайте равенство двух духовных сущностей, ибо равенство это вы можете установить с помощью всего самого святого в мире — Священного Писания и предания, науки и веры. Но ежели для вас главное — равенство двух материальных субстанций, равенство тел, вам не воспарить к Богу. Только что несчастный калека, невежественное дитя народа, сказал вам о своей болезни такое, чего не осмелился бы сказать никто из врачей. А почему? Да потому, что его душа, порвав на время связи с телом, вознеслась над землей и с высоты узрела тайну, которая нам не видна из-за нашей непрозрачности.