Жозефина
Шрифт:
Казалось, все указывало Бонапарту на то, что он пропадет. Но внутренний голос говорил ему: «Ты будешь спасен!» Есть люди, которых трудности подстегивают, которым опасность придает смелость. Бездна не только не вызывает у них головокружения, но успокаивает их, вселяет отвагу. Прежде чем начать борьбу, молодой генерал вдохновляется образом Жозефины, как те паладины, которые вызывают в памяти своих дам, прежде чем совершить свои подвиги. Он черпает несокрушимую силу в благородной и рыцарской любви, которой переполнена его душа героя и поэта. Странное это зрелище: обремененный тяжелейшими заботами, он жаждет нежности в самых непреодолимых испытаниях, утешается ожиданием одного поцелуя, одной улыбки! Этот неудержимый гений в самые жестокие и кризисные моменты своей жизни находит еще время быть ревнивым и испытывать сердечные муки! Разве он, открывший своей возлюбленной широкие горизонты могущества и славы, не страдал бы, если бы его карьера окончилась в самом ее начале, если бы столько надежд рухнуло,
Выйди победителем из сражения,
наградой которому будет Шимена!
14 ноября с наступлением ночи лагерь в Вероне берется за оружие. При известии о новых поражениях покидают госпитали и становятся в ряды еще не поправившиеся раненые с кровоточащими ранами. Они тут, их героическое присутствие вдохновило армию. Вот колонны начинают движение, спешно проходят через Верону, тайно выходят через ворота, носившие название Миланских ворот, и направляются на правый берег Адиджа, чтобы там перегруппироваться. Полный страхов торжественный момент!
Куда идут воины Бонапарта? Они ничего не знают. Час, когда они выступили, позиция, которую они только что заняли на правом, а не на левом берегу реки, сохраняемая против обыкновения тишина — все по распорядку дня позволяло думать, что будут сражаться. Но положение дел все-таки наводило на мысль, что это полное отступление. Неужели эти неустрашимые солдаты покидают Италию, обетованную землю, где они добились столько славы? Неужели они растеряют плоды стольких усилий, такого мужества? Неужели герои стольких сражений станут беглецами? Жившие лишь для славы и благодаря славе, они крайне встревожены. Привыкшие преодолевать опасность за опасностью, возбуждавшиеся от запаха пороха, они не могут примириться с мыслью, что они не начнут баталий, когда есть еще картечь в их ружьях и порох в пороховницах, и изготовлены штыки. Эти люди, вычеркнувшие из своего словаря слово «невозможно», не признающие ни препятствий, ни численного превосходства, хотят сражаться любой ценой, хотя бы даже в самых плохих условиях. Они желают испытать судьбу. Они любят войну, как игроки любят игру. Но когда вместо того, чтобы следовать по дороге на Пешьеру, армия вдруг поворачивает налево, движется вдоль Адиджа и прибывает до рассвета в Ронко, и находит Андреосси, заканчивающего возводить там мост. С первыми лучами солнца она с удивлением обнаруживает себя в результате простого поворота налево на другом берегу Адиджа и трепещет от радости. «Нет, — восклицают солдаты, — мы не будем отступать. Если нельзя нам захватить Калдиеро, мы его обойдем. На равнине с численностью в двенадцать тысяч человек мы не смогли бы ничего сделать против сорока пяти тысяч человек. Наш генерал ведет нас на дороги в обширных болотах, где численность не будет значить ничего, а отвага солдат будет значить все. Вперед!» Тогда, как сказано в «Дневнике со Святой Елены», «надежда на победу воспламенила все сердца, каждый поклялся превзойти самого себя, чтобы быть достойным такого великолепного и смелого плана». Бонапарт, видя, как загорелись глаза его солдат в предчувствии сражения, сказал себе, что с такими людьми можно надеяться на все. И вот начинается легендарная трехдневная баталия, одно из ярчайших проявлений отваги, когда-либо бывших у армии.
Из Ронко ведут три дороги, и все три окружают болота. Первая направляется на Верону и идет вдоль Адиджа, вторая ведет в Вилла-Нова, проходит перед Арколом через мост и идет полтора лье от Адиджа вдоль маленькой речки Алпон. Третья спускается вдоль Адиджа и ведет на Албаредо. Одновременно по всем трем дорогам продвигаются три колонны. Центральная дорога ведет на Аркол, и стрелки добираются до моста, не будучи замечены противником, имевшим неосторожность не выдвинуть посты на пространстве до Адиджа, считая непроходимой территорию болот между этой рекой и речкой Алпон. Дорога от Ронко на Аркол встречается с речным потоком в двух милях от Ронко и отсюда поднимается милю по правому берегу до моста, затем после моста поворачивает направо и входит в Аркол.
Бонапарт достигает этого моста, который станет впоследствии таким знаменитым. Он пробует продвинуться по мосту, но шквальный огонь останавливает его солдат. Перед таким дождем пуль и обвалом снарядов заколебались бы самые неустрашимые. Бонапарт бросается в галоп. Около моста он спешивается. Солдаты Ожеро спрятались в болотах, распластавшись вдоль дороги, они укрываются там от огня, мешающего им продвигаться вперед. И вот генерал кричит им: «Разве не вы победили при Лоди?». И, сжимая древко знамени, он обращается к их сердцам, воспламеняя их своей отвагой. Пренебрегая стрельбой, солдаты следуют за ним и подступают к мосту на расстояние в двести шагов. Вот они уже и на мосту, готовые его проскочить. И тут командир батальона, обняв Бонапарта,
Тогда воины отступают. Не желая ни на метр оторваться от своего генерала, солдаты берут его под руки, хватают за волосы, одежду и увлекают за собой в своем бегстве среди дыма, стона раненых и тел погибших. В сумятице отступления никто не замечает, как Бонапарта отбрасывает вправо в болото, и его теряют из виду. Австрийцы тут как тут. К счастью, они не узнают его. Раздается клич: «Солдаты, вперед, на спасение генерала!» К нему подбегают Мармон, Луи Бонапарт и еще несколько смельчаков. Они вытаскивают главнокомандующего из трясины, куда он провалился, сажают на коня и бросаются на неприятеля, который в конце концов с наступлением ночи покидает Аркол и отступает на Сан-Бонифацио.
«Этот день, — записано в «Дневнике со Святой Елены», — стал днем воинской самоотверженности и доблести. Генерал Ланнс поспешил из Милана. При Говерноло он был ранен и еще дышал, когда бросился между врагами Наполеона, прикрыл его своим телом и получил три пули, защитив его. Был убит адъютант главнокомандующего Мюирон, когда своим телом прикрыл генерала. Героическая и трогательная смерть!»
Сражение возобновилось на следующий день, 16 ноября и продолжилось 17 ноября. 16-го австрийцы были побиты на дамбах Адиджа и Аркола. 17 ноября после полудня Бонапарт, подсчитав потери армии неприятеля за три дня сражения, решил, что она ослабела и уменьшилась более чем на двадцать тысяч человек, и что теперь ее мощь лишь чуть больше чем на одну треть превышает силы французской армии. Тогда он отдал своим войскам приказ выйти из болот и атаковать австрийцев на равнине. Армия прошла по мосту, сооруженному в устье реки Алпон. Тут был убит один из адъютантов Бонапарта, юный Эллиот. В два часа пополудни французы вели сражение своим левым флангом в Арколе, правым — в направлении на Порто-Линьяно. Враг был побит везде. Истощив свои силы в кровавом сражении, длившемся семьдесят два часа, он отступил в направлении Виченцы.
18 ноября Бонапарт, 14 ноября тайно ушедший из Вероны через Миланские ворота, возвратился туда с триумфом по левому берегу Адиджа и через Венецианские ворота — те ворота, через которые веронцы ожидали увидеть приход победившей австрийской армии. С этого момента никто больше не верил в возможность длительного отступления французов. Сам Наполеон говорил: «С трудом можно было бы описать удивление и восхищение жителей; даже самые отъявленные наши враги не могли остаться равнодушными и присоединились к хвале наших друзей». Изумление и оцепенение одних и радость других — все смешалось в едином порыве, в едином чувстве, как при виде чуда.
Глава VIII
ПОСЛЕ АРКОЛА
Бонапарт совершал чудеса. Он сам был поражен своей удачей. Он чувствовал, что впредь будет обладать не поддающимся определению могуществом, которое сильнее, чем просто престиж. В своей книге «Революция» Эдгар Кюин сделал следующее замечание: «Наполеон написал, что он добился огромного успеха при Арколе, но не сказал, в чем его причина, хотя полагаю, что он понимал ее. Другие победы — при Монтенотт, Лоди, Кастильоне — были более полными, почему же именно после сражения при Арколе впервые засияла его звезда? Пожалуй, потому, что никогда он не был в таком безысходном положении. Непобедимая до тех пор итальянская армия должна была неминуемо проиграть бой! И что же стало бы тогда с его ослепительным, затмевающим чудом славы? Эфемерная слава без основания, без будущего! Отступить означало потерять вместе с Италией намного больше, чем достигнутый успех в результате стольких чудес: для Бонапарта это все равно, что потерять самого себя. Не для того он на один миг показался миру, чтобы кануть в безвестность и забвение! 14 ноября он мог сказать себе, что Фортуна обласкала его только для того, чтобы уничтожить. В тот день было потеряно все: престиж, доверие, слава, власть, империя. Но все было вновь завоевано на следующий же день. Именно в этот день Наполеон должен был посчитать себя избранником судьбы. Перехватив Адидж и Ронко, он мог сказать себе, что больше нет ничего невозможного для того, кто одним взглядом изменял и обуздывал силу порядка вещей и должен был понять, что он — абсолютный и безусловный хозяин судьбы. На чем с того момента остановить свои притязания? Где установить границы своим проектам? Ощущение фатальности его могущества родилось и росло вместе с предчувствием гибели, и мировая монархия привиделась ему в камышах Аркола».
…Бонапарт испытывает чувство триумфа, и в то же время его охватывает депрессия. Его лицо угрюмо, в разговоре — мрачные доводы. В природе великих честолюбцев заложено свойство — испытывать некую меланхолию, как только их честолюбие удовлетворено. Тщетная суетность человеческих страстей такова, что заполняющий кубок славы напиток кажется пресным тем, кто им пресыщается. Ощущение тщетности житейской суеты, хрупкости надежд, недолговечности жизни может вызвать меланхолию у победителей мира. Тень смерти всегда рядом, она витает над их подвигами. Впрочем, после гигантских усилий, после великой борьбы наступает моральное и физическое истощение. Каким бы ни был триумфатор, он мог бы сказать словами поэта: