Жозефина

Де Сент-Аман Имбер

Это письмо заканчивается половодьем восторженных чувств: «Несколько дней назад я полагал, что страстно люблю тебя, но с момента, как увидел тебя, чувствую, что люблю тебя в тысячу раз сильнее. С той поры, как познакомился с тобой, я с каждым днем все сильнее обожаю тебя: это подтверждает максиму Ла Брюйера о том, что любовь с первого взгляда ложна. В природе все имеет развитие и стадии усиления. О! Прошу тебя, позволь мне увидеть какие-нибудь из твоих недостатков! Будь менее красивой, менее грациозной, в особенности менее доброй, никогда не будь ревнивой, никогда не плачь; твои слезы лишают меня разума, разжигают мою кровь. Поверь, что не в моей власти не думать о тебе, иметь мысли, которые не были бы подчинены тебе. Отдыхай хорошо, побыстрее восстанавливай свое здоровье. Приезжай ко мне, чтобы, по крайней мере, прежде чем умереть, мы могли сказать: «Мы были столько дней

счастливы!» Миллионы поцелуев и столько же Фортуне, несмотря на его злобный характер». Фортуне — это маленький пес Жозефины.

18 июля — новое письмо, также посланное из Мармироло: «Всю ночь провел под обстрелом. Я бы расправился с Мантуей одним сильным, смелым и удачным ударом, но вода в озере резко спала, так что мой полк не смог по нему прибыть. Сегодня вечером начну штурм по-другому… Получил письмо от Эжена и отправляю его тебе. Прошу тебя написать милым деткам и отправить несколько украшений. Уверь их, что я люблю их как собственных детей. В моем сердце нет разницы по отношению ко всему, что касается тебя или меня. Очень хочу знать, что ты носишь, что делаешь. Проезжал мимо поселка Вергилия по берегу озера под серебряным светом луны и все время думал о Жозефине!»

Мишле в своей книге под названием «До 18 брюмера» по поводу этой фразы сделал следующее замечание: «Во время осады Мантуи Бонапарт писал Жозефине в сентиментальном письме в духе эпохи, что, думая о ней, мечтательный и полный меланхолии, он оказался при лунном свете на озере близ поселка Вергилия. Несомненно, именно тут ему пришла идея организовать праздник великого поэта, который он провел позднее и который сделал ему хорошую рекламу в обществе, воспитанном в классическом духе. Итак, мы видим осененного лаврами итальянского героя около могилы Вергилия».

Была в характере Бонапарта, что бы об этом ни говорили, нежная и сентиментальная сторона. В своих мемуарах герцог Рагуз сказал: «Природа дала ему признательное и доброжелательное сердце, и я бы даже сказал — чувствительное. Это утверждение идет вразрез с устоявшимися, но несправедливыми мнениями. Его чувствительность, без сомнения, со временем притупилась, но в рамках моего рассказа я поделюсь некоторыми фактами и дам неопровержимые доказательства правильности моего мнения».

Наполеон любил поэзию. На Святой Елене он даже сказал: «Миром правит воображение». Ничто, кроме литературы, не казалось ему возвышенным и достаточно идеальным. Все его детство прошло в пылких размышлениях о поэтах и великих людях. Он в равной степени увлекался Гомером и Александром, Вергилием и Цезарем. Воспитанный на Плутархе и Жан-Жаке Руссо, он испытывал влияние спиритуалистической школы и имел пристрастие ко всему, что было великим и что было прекрасным. Он обожал любовь так же, как он любил славу — до самозабвения. Стиль его прокламаций и бюллетеней согласуется со стилем его любовных писем. Герой или любовник, он оставался одним и тем же человеком.

19 июля Бонапарт опять написал из Мармироло: «Вот уже два дня нет писем от тебя, уже тридцатый раз за день я отмечаю это. Ты понимаешь, что это грустно? Ты все же не можешь сомневаться, что ты — моя единственная и нежная забота. Вчера мы атаковали Мантую, обстреляли ее из двух батарей фугасами и мортирами. Всю ночь этот презренный город горел. Это зрелище было ужасно и величественно. Овладели множеством внешних укреплений, в эту ночь отроем траншею. Завтра отправляюсь с генеральным штабом в Кастильон и там рассчитываю заночевать. Получил почту из Парижа. Есть два письма для тебя, я их прочитал. Хоть это действие мне кажется вполне простым и ты сама мне разрешила однажды, однако это меня удручает. Я хотел бы их вновь запечатать. Фи! Это было бы ужасно. Если я виновен, прошу простить меня, клянусь тебе, это не из ревности, нет, конечно, нет, в этом вопросе я очень доверяю моему обожаемому другу. Хотелось бы, чтобы ты дала мне разрешение читать все твои письма, тогда у меня не было бы угрызений совести и страха. Прибыла почта из Милана, нет писем от моего обожаемого друга! Прощай, мое единственное сокровище! Когда же ты сможешь приехать ко мне? Я сам приеду за тобой в Милан. Тысяча поцелуев, таких же жарких, как и мое сердце, таких же чистых, как ты. Приказал позвать курьера, он мне сообщил, что ты поехала к себе и сказала, что тебе нечего ему приказать. Фи! Злая, глупая, жестокая тиранка, маленький прелестный монстр! Ты смеешься над моими угрозами, ты выставляешь меня дураком. О, если бы я мог закрыть тебя в своем сердце, как в тюрьме. Сообщи мне, что ты весела, хорошо себя чувствуешь и очень нежна ко мне».

Из Кастильона 21 июля Бонапарт писал Жозефине: «Надеялся,

что, прибыв в этот вечер, я получу одно из твоих писем. Моя дорогая Жозефина, ты же знаешь, какое удовольствие они мне доставляют, и я уверен, что тебе нравится их писать. В эту ночь я отправляюсь в Пешьеру, Верону, а оттуда поеду в Мантую, и, может быть, в Милан — получить поцелуй, потому что ты меня уверяешь, что они заледенели. Надеюсь, что ты будешь тогда совершенно здорова и что ты сможешь поехать со мной в штаб, чтобы больше не покидать меня. Разве ты не душа моей жизни и разве не чувство моего сердца?.. Прощай, прекрасная и добрая, несравненная, совершенно святая. Тысяча возлюбленных поцелуев».

Однако приближался Вюрмсер. Бонапарт не смог поехать за Жозефиной в Милан. Он убедил ее приехать к нему письмом, написанным 22 июля из Кастильона: «Нужды армии требуют моего присутствия в этих местах, я не смог бы уехать в Милан на пять-шесть дней, в это время могут произойти события, и мое присутствие будет необходимо здесь. Ты уверяешь меня, что ты здорова. Прошу тебя приехать потом в Брешиа! Тотчас же отправляю в город Мюрата, чтобы он приготовил помещение для тебя. Полагаю, хорошо бы тебе, приехав из Милана поздно вечером 6-го (термидора), отправиться спать, а 7-го прибыть в Брешиа, где будет ждать тебя самый нежный любовник. Неутешен от мысли, что ты смела бы подумать, мой добрый друг, что мое сердце могло бы открыться кому-либо другому, кроме тебя. Оно принадлежит тебе, оно завоевано тобой и покорено навечно. Не знаю, почему ты говоришь о мадам Т… она меня мало беспокоит, так же как и все дамы Брешиа. Что касается писем к тебе, которые я открываю, а ты сердишься из-за этого: это будет последним, больше не буду. Твое письмо не прибыло. Прощай, мой нежный друг, почаще сообщай о себе. Быстрее приезжай ко мне. Все идет хорошо, и мое сердце принадлежит тебе навечно. Позаботься вернуть генералу Миолису коробку с медалями, которую, по его словам, он передал тебе. У людей такие длинные языки, и они так злы, что нужно выполнять все обычаи. Здоровья, любви и быстрого прибытия ко мне. У меня в Милане есть карета для города и деревни, воспользуйся ею для поездки. Привези с собой твое серебро и кое-что из вещей, необходимых тебе. Путешествуй по утрам и по прохладе, чтобы не устать. Дорога до Брешиа займет только три дня. На почтовых — четырнадцать часов пути. Предлагаю переночевать 6-го (термидора) в Кассано. 7-го я выеду тебя встречать как можно дальше. Прощай, моя Жозефина, тысяча нежных поцелуев».

Призывая к себе жену в разгар войны, в период между двумя сражениями, Бонапарт, кажется, совершал нечто бессмысленное и безумное. Но все тогда ему удавалось благодаря, быть может, как будто бы неоправданной отваге, решительности, и Жозефина была как бы его добрым ангелом-хранителем. Можно сказать, что в течение всей его карьеры, когда она была рядом с ним, он добивался блестящих успехов. Игрок (а политика — это игра, как почти все в человеческой жизни) сказал бы, что она приносила ему счастье.

Жозефина приехала на свидание, назначенное ей супругом. Но едва они встретились, как 29 июля вынуждены были расстаться. Вюрмсер, осознавая критическое положение в Мантуе, ускорил свое продвижение и прибыл не через десять дней, как ожидалось, а через восемь, что побудило французскую армию ускорить свое продвижение. В своих мемуарах генерал Сегюр говорил: «Чтобы лучше представить, какой предельной опасности подвергся Бонапарт в результате внезапного нападения Вюрмсера, послушаем саму Жозефину, соблаговолившую рассказать нам, что в первые мгновения этого прорыва австрийцев она обратила внимание, что их задерживали в Брешиа благодаря празднику еще на одну ночь, но она решительно отказалась и убедила Бонапарта уехать в тот же момент. Это спасло их. Они не отъехали еще и на четыре лье от Брешиа, когда туда проникли австрийцы, бывшие в сговоре с проведитором. Будь Бонапарт захвачен в разгар праздника, он был бы убит или взят в плен».

На следующий день Жозефина опять оказалась полезной своему супругу. В середине дня они, имея не более двадцати человек эскорта, прибыли в один замок, расположенный вблизи Вероны. Здесь их атаковал неприятель, спустившийся по Адиджу. Жозефина — с более зоркими глазами, чем Бонапарт, — разглядела эту новую опасность, от которой муж надеялся ее спасти, направив жену на берег озера Гарда. Но здесь, наоборот, ее встретили выстрелы вражеской флотилии, «хозяйки» озера. Тогда, выбравшись из кареты, она вскочила на лошадь и поскакала в сторону Пешьера, куда послал за ней предупрежденный Бонапарт. Она присоединилась к нему в Кастильоне. По пути на каждом шагу она встречала солдат, раненных в стычках, предварявших большие сражения.