Жозефина
Шрифт:
Тортона, полдень, 27 прериаля IV года Республики (15 июня 1796 года).
Жозефине.
Жизнь моя — постоянный кошмар. Мрачные предчувствия мешают мне дышать. Я больше не живу, я потерял больше, чем жизнь, больше, чем счастье, больше, чем спокойствие, я почти без надежды. Отправляю к тебе посланца. Он пробудет в Париже только четыре часа, а затем привезет мне ответ. Напиши мне десять страниц, лишь это сможет утешить немного. Ты больна, ты любишь меня, а я тебя огорчаю. Ты беременна, а я тебя не вижу. Все эти мысли путаются у меня в голове. (Признаки беременности, которые, впрочем, не имели продолжения, в самом деле задержали отъезд Жозефины в Италию, и ее муж упрекал себя в строгости к ней и раскаивался. — Прим. авт.) Я так виноват перед тобой и не знаю, чем это искупить. Я упрекал тебя в том, что ты задерживаешься в Париже, а ты, оказывается, болела. Прости меня, мой добрый друг; любовь, которую ты внушила мне, лишила меня разума, никто не сможет излечить меня, разум никогда не вернется ко мне. От этого недуга не излечиваются. Мои предчувствия настолько зловещи, что я согласен был бы поскорее
Вальтер Скотт написал в «Жизни Наполеона»: «Сохранилась часть писем Бонапарта к Жозефине. Они открывают странный характер человека, пылкий как в любви, так и на войне, и язык победителя, расправлявшегося с государствами как ему заблагорассудится, и побивавшего самых знаменитых генералов того времени, такой же восторженный, как язык идиллического пастуха».
Последние строки только что процитированного письма определенно подтверждают это высказывание знаменитого английского романиста: «Мой добрый друг, не забудь сказать, что веришь в мою беспредельную любовь к тебе, и ты уверена, что каждое мгновение посвящено тебе, что не проходит и часа без мысли о тебе, что мне даже в голову не придет подумать о другой, что все они для меня неизящны, некрасивы и неумны, что только ты одна, какая ты есть, нравишься мне и поработила мою душу, всю без остатка, покорила мое сердце, и у меня нет ни одной мысли, которая бы не касалась тебя; что мои силы, мои руки, мои мысли — все твое, что моя душа в тебе и что день, когда бы ты изменила или умерла, был бы днем моей смерти, что земля прекрасна для меня только потому, что на ней живешь ты. Если же ты не веришь всему этому, если ты не убедилась, не прониклась этим, ты убиваешь меня, ты меня не любишь. Ведь между теми, кто любит, есть магнетические флюиды. Ты знаешь, что никогда я не смог бы видеть тебя с любовником, тем более знать, что ты страдаешь из-за кого-то; терзаешь свое сердце, это было бы то же самое, если бы я мог поднять руку на твою святую личность… Нет, я не осмелюсь никогда, но я ушел бы из жизни, если бы меня предала самая добродетельная».
Письмо, полное ревности, заканчивается порывом доверия и восторгом: «Уверен в твоей любви и горжусь ею. Несчастья — это испытания, они проверяют и подтверждают силу нашей страсти. Обожаю ребенка, как и мать, которая будет его скоро держать в своих руках. Мне, несчастному, это удастся не скоро. Тысячу поцелуев в твои глазки, губки… Как я тебя обожаю, женушка, как ты превосходна! Я болен тобой. Я весь горю. Не задерживай курьера больше шести часов, и чтобы он тотчас возвращался и принес мне письмо от моей госпожи».
Жозефина не смогла устоять перед таким призывом. Она полностью поправилась, да и в Милане ее ждала великолепная жизнь. Но, по словам одного из ее близких друзей, поэта Арно, она была расстроена и удалялась из Парижа с большим сожалением.
Арно в своих задушевных мемуарах так выразился по этому щекотливому вопросу: «Любовь, которую она внушала этому необыкновенному человеку, затрагивала ее гораздо меньше, чем его. Она воспринимала все менее серьезно. Правда, ей льстило, что он любит ее почти так же, как свою славу. Она наслаждалась этой славой, которая росла день ото дня, но только здесь, в Париже, где она слышала радостные приветствия и поздравления при каждом новом известии из итальянской армии. И она очень расстроилась, когда поняла, что больше нет возможности откладывать отъезд. Думая больше о том, что она вынуждена покинуть, нежели о том, что ее ждет, она отдала бы подготовленный для нее дворец в Милане, отдала бы все дворцы мира за свой дом на улице Шантерен, за свой маленький домик, который она недавно купила у Тальма… Она отбыла в Италию из Люксембургского дворца, после того как поужинала там с несколькими друзьями, в числе которых был и я… Бедная женщина! Она была вся в слезах, она рыдала, как если бы шла на казнь, а ведь она отправлялась царствовать».
…А в это время в Милане Бонапарт мужественно отвергал красивых итальянок, желавших обольстить его. Из-за любви к Жозефине он отказался даже стать любовником Грассини, знаменитой певицы, которая хотела предложить ему свою любовь.
Паспорт, выданный Директорией мадам Бонапарт, датирован 24 июня 1796 года. Через несколько дней она прибыла в Милан, куда въехала в экипаже, где вместе с ней находились ее деверь Жозеф, адъютант ее мужа Жюно и молодой офицер по имени Ипполит Шарль, гусарский лейтенант, помощник генерала Леклерка.
У городских ворот ее встретил герцог Сербеллони и следовал за ней во второй карете. Вечером, 9 июля, три белые от пыли кареты остановились у ступеней дворца Сербеллони в Милане. Десять тысяч человек, собравшихся перед роскошной резиденцией президента Заальпийской республики, кричали так, что, по выражению одного из свидетелей, «дрожал мрамор».
Сидя в глубине
К несчастью, когда она прибыла, Бонапарт был в отъезде: военные действия удерживали его в Вероне. И только через четыре дня он смог, наконец, вырваться в Милан. Едва сойдя с лошади, он бросился в объятья Жозефины, ввел ее во дворец, где был организован большой прием. Проходя через великолепную анфиладу галерей, украшенных произведениями искусства, картинами, золотыми сосудами, редкостными цветами, книгами в драгоценных переплетах, молодой генерал шептал: «Это все собрано здесь по моему приказу для тебя, Жозефина…».
Мармон, приставленный к Жозефине, был свидетелем знаков внимания, которые были оказаны ей двором Сардинии. Он так говорит по поводу соединения супругов: «Бонапарт был очень счастлив, так как тогда он жил только ради своей жены; долгое время он пребывал в этом состоянии; никогда еще более чистая, более истинная и исключительная любовь не овладевала сердцем человека. Он был исключительной личностью».
Глава V
ЖОЗЕФИНА НА ВОЙНЕ
С того момента как Бонапарт покинул Жозефину в Париже, его положение очень изменилось. Она была очень удивлена почитанием, окружившим ее. Какие великолепные результаты достигнуты! Какой победоносный курс! Какое величие! Немногие принцы и государи удостаивались такого отношения. До подобного авторитета было далеко даже эрцгерцогу, управляющему Ломбардией за несколько недель до того. Бонапарт, чтобы не вызвать обиды у республиканской Директории, не расположился в эрц-герцогском дворце. Но у него была поистине королевская резиденция: дворец миланского герцога, патриота Сербеллони. Бонапарт только что стал общаться на равных с королем Сардинии, папой, герцогом Модены, великим герцогом Тосканы. Венеция и Женева подчинены силой и дипломатией; Рим и Неаполь присоединены коалицией; Верхняя Италия освобождена от австрийского ига. За пятнадцать дней он одержал шесть побед, взял в боях двадцать одно вражеское знамя, изъял сто картин из коллекции папы, тридцать — у герцога Модены, захватил пятьдесят миллионов, разграбил библиотеки, опустошил музеи — и подписал перемирие с Пьемонтом. Самые знаменитые шедевры античности отправлены в Париж как трофеи: что за чудеса, осуществленные лишь за несколько дней!
От Альп до Адриатики, от Тирольских гор до Везувия по всему полуострову произносилось имя Бонапарта. Нужно было поддерживать эту блестящую славу, так быстро достигнутую, нужно было ее сохранять. Австрия поднимала армии, намного превосходившие те, которые ей противостояли. Папа, неаполитанский двор жгуче желали успеха австрийцам. При малейшем отступлении молодого победителя все его стройное и мощное сооружение, так славно сконструированное, обрушилось бы как карточный замок. Либеральные идеи Италии воспринимались лишь поверхностно. Глубины страны были реакционными. Нельзя было рассчитывать ни на Венецию, чья старая аристократия была предельно обеспокоена, ни на короля Сардинии, который желал реванша, ни на неаполитанского короля, жена которого была сестрой королевы Марии-Антуанетты, ни на великого герцога Тосканы, который был и эрцгерцогом Австрийским, ни на республику Женевы, олигархию которой поддерживала Англия, ни на папу, который не без страха смотрел на армию, состоявшую из якобинцев. В итоге еще так много предстояло сделать, и едва ли Бонапарт испытывал радость от того, что должен покинуть свою жену и вернуться на войну. Ьго любовь стала такой неудержимой, что им овладело страстное желание, чтобы за ним следовала Жозефина. Это было ново, но Бонапарт никогда не соглашался поступать так, как все, как принято: он был убежден в своей уникальности. Выехав из Милана на осаду Мантуи, чтобы попытаться одолеть ее до прибытия австрийской армии под командованием Вюрмсера, он 6 июля 1796 года писал из Ровербеллы Жозефине, остававшейся в столице Ломбардии: «Я побил неприятеля. Килмен отправит тебе копию реляции. Умираю от усталости. Прошу тебя тотчас же выехать и направиться в Верону. Ты мне нужна, потому что я боюсь, что ты заболеешь. Целую тебя тысячу раз. Я в постели». 11 июля — новое письмо из Вероны: «Едва выехав из Ровербеллы, узнал, что неприятель около Вены. Массена разработал план, который оказался удачным. Мы взяли шестьсот пленных и захватили три пушки. Семь пуль прошило одежду генерала Брюна, но ни одна не задела его: повезло. Целую тебя тысячу раз. Чувствую себя очень хорошо. У нас только десять человек убитыми и сто раненых».
17 июля Бонапарт адресовал Жозефине из Мармироло послание самого пылкого любовника: «Получил твое письмо, мой обожаемый друг. Оно наполнило мое сердце радостью. Я очень благодарен тебе за то, что ты потрудилась сообщить свои новости. Твое здоровье сегодня должно быть лучше. Уверен, что ты выздоровела. Настоятельно рекомендую заняться верховой ездой, это не преминет пойти тебе на пользу. С того момента, как покинул тебя, я грущу. Единственное счастье для меня — это быть возле тебя. Без конца воскрешаю в памяти твои поцелуи, твои слезы, твою милую ревность. И очарование несравненной Жозефины разжигает жаркое пламя в моем сердце, в моих чувствах. Когда же я освобожусь от всякого беспокойства, от всяких дел и смогу проводить все время около тебя, заниматься только тем, что любить тебя и думать только о счастье, говорить тебе об этом и доказывать тебе это? Отправляю тебе лошадь, но надеюсь, что ты скоро сможешь присоединиться ко мне».