Жребий
Шрифт:
Нетудыхин невольно удивился.
— Не может быть! — сказал он.
— Что не может быть?
— Чтобы он был тринадцатым.
— Я тебе их могу по пальцам пересчитать. Такие типы приходили… И уходили. А ты прячешься.
— Откуда ты взяла, что я прячусь? Чепуха какая-то. Я болен. Зря ты обо мне так думаешь, — огорченно сказал Тимофей Сергеевич.
— Ну, не обижайся, — сказала Галина Александровна. — Может, я и не права. Значит, мне так показалось. А что у тебя собственно болит? С чем ты лежишь в терапии?
— Желудок. Язва.
— У-у, это серьезно, — сказала Галина Александровна. —
"Еще одна сваха нашлась", — подумал Нетудыхин. Однако промолчал и вновь вернулся к списку учащихся.
— По восьмым классам, — сказал он, — я там включил троих: Батурин, Кондаков и Самаркина. Это чистые двоешники. Но им надо ставить тройки. От них все равно толку в школе не будет никакого. Пусть идут в жизнь. Мой класс: Титов, Мукоед и Даша Надлонок — эти тянут на медаль. Я тебя прошу, Галина, не зарежь. Им идти учиться дальше.
— Я все-таки надеюсь, что к экзаменам ты из больницы уже выйдешь, — сказала Галина Александровна.
— Возможно. На всякий случай список не теряй.
Потом заговорили о школьных новостях; кто, где, с кем? Эти новости, правда, не очень интересовали Тимофея Сергеевича, так как были уже известны ему из уст Натальи Сергеевны. Но в интерпретации Галины Александровны они подавались приправлеными уксусом сарказма и горьким перцем сатиры. Едка, едка была Галина Александровна, недаром ее языка побаивались учителя. Жизнь школы в ее преломлении выглядела рутинно-ничтожной и достойной сожаления. А может, она частично и была такой в самом деле, эта шкрабовская жизнь с ее суетно-мелочной назидательностью.
Прощаясь, Тимофей Сергеевич записал номер домашнего телефона Галины Александровны, пообещав ей позвонить, если лечение его вдруг слишком затянется. Однако на этот счет у Тимофея Сергеевича имелись свои соображения. Ему необходимо было не только основательно подлечиться, но и выбить у лечащего врача справку, что больной Нетудыхин остро нуждается в санаторно-курортном лечении. Это предоставляло Нетудыхину право требовать от администрации немедленного отпуска.
Выздоровление, впрочем, шло медленно. Нетудыхин впервые серьезно задумался над своим здоровьем. Оказалось, что оно, елки-палки, — нечто вроде хозяйства, которое надо вести с достаточной грамотностью, чтобы не обанкротиться однажды перед самим собой. Но в его ли это натуре было прислушиваться ко всяким мелочам в самом себе? Где-то там, внутри, что-то у него иногда болело, да. И со временем проходило. Где-то что-то подкалывало или тупо ныло — и тоже проходило. И жил он так, как жилось, ел, что приходилось, а собственное физическое самочувствие оставалось для него всегда делом второстепенным. Теперь за такую небрежность приходилось расплачиваться.
На исходе мая боли, наконец, унялись. Больничная жизнь ему осточертела и казалась уже невмоготу. Нетудыхин стал проситься на выписку.
Была суббота. Его позвали в ординаторскую.
— Ну что? — спросил лечащий врач. — Как мы себя чувствуем?
— Да ничего, слава Богу, — сказал Нетудыхин. — Пора, наверное, выписываться.
— Да, возможно. Я посмотрел рентгенограмму и должен вас обрадовать: язва ваша почти зарубцевалась. Хотя процесс еще не завершен. Курить бросили?
— Не совсем, —
— Нельзя. Я же предупреждал вас, при язвенной болезни курение категорически запрещено. Вы раздражаете рану никотином. Ну, не мне вам говорить о таких элементарных вещах. Бросьте — и все. В конце концов, это в ваших интересах.
Нетудыхин пообещал бросить окончательно. Потом заговорили о санаторно-курортном лечении. Врач сказал:
— Вообще-то, оно рекомендуется через полгода после принятия курса лечения. Но если у вас есть возможность добыть путевку сейчас, я дам вам такую справку. Придете в понедельник и получите ее вместе с больничным листом у старшей сестры.
Нетудыхин поблагодарил, и на этом они расстались.
А через полчаса, по дороге домой, Тимофей Сергеевич уже звонил из уличного телефона-автомата Наталье Сергеевне. Вечером он собирался быть у нее.
Кузьма, обрадованный до визга возвращением Тимоши, устроил в квартире приветственные танцы с лаем. И опрыскал мочой Нетудыхину брюки, стервец. Захаровны дома не оказалось. Где-то она с утра путешествовала.
В школе его возвращение приняли без особых эмоций. Искренне обрадовалась одна Галина Александровна. "Ну, наконец-то! — сказала она, крепко пожимая ему руку. — Жив-здоров, явился! Слава Богу!" Через день предстояло сочинение в выпускном классе, и ей трудно было бы управиться без Тимофея Сергеевича.
Больничный лист и справку Нетудыхин сдал профоргу. Завуча же попросил отправить его в отпуск сразу же после окончания экзаменов. Ни о нагрузке на будущий год, ни о ремонте своего класса-кабинета Тимофей Сергеевич не обмолвился ни словом. А директору на глаза Нетудыхин старался не попадать.
И все-таки, через пару дней, ему пришлось столкнуться с шефом в коридоре школы.
— Тимофей Сергеевич! — сказал обрадовано Ахриманов, будто он и не знал, что Нетудыхин уже вышел на работу. — Рад вас приветствовать! — Совершенно неожиданно он протянул Нетудыхину руку. Тот оторопел. Оглянулся — никого вокруг нет.
— Да пошел ты…! — И Нетудыхин послал Ахриманова на те три знаменитые буквы, которые уберегли русскому народу столько нервов. Ахриманов не без конфуза убрал протянутую руку.
— Зачем же вы так? — сказал он с некоторым смущением. — Я совершенно искренне рад вашему выздоровлению.
— Да? А я не болел. Я ключик для тебя подгонял-подпиливал. Чтобы он подошел к тебе сразу, не капризничая. Теперь ты у меня в кармане. Понял? — Нетудыхин похлопал себя по штанам, как будто ключ этот был и в самом деле материальным и находился у него тут, в брюках.
Сатана побледнел.
— Вот видите, — сказал он. — А я, старый глупец, переживал за вас. У меня ведь правило есть: лежачего не бить. Но вы страшный и злой человек, Тимофей Сергеевич…
Разговор их, к сожалению, на этом оборвался: в коридоре показалась группа учеников. Пришлось разойтись.
Конечно, это был чистейший блеф со стороны Тимофея Сергеевича. Никакого ключика он на самом деле пока не нашел. Но он еще раз убедился в том, что Сатана все же допускает возможность такого ключа и даже, видимо, побаивается, как бы Тимофей Сергеевич не отыскал его. Значит, надо думать, думать, пока не будет найден выход.