Жребий
Шрифт:
— Я и так тут вполне сыт.
— Э-э, нет. Такого цимуса тебе даже Наташка не принесет. — Прайсу было ведомо об отношениях Нетудыхина с Натальей Сергеевной. — Вот, держи, — и он вручил Тимофею Сергеевичу небольшой пакет.
— Что это? — спросил Нетудыхин.
— Потом посмотришь.
— А может, мне нельзя этого есть?
— Тогда сейчас посмотри.
Нетудыхин развернул пакет и удивился: в нем находились банка кетовой икры и упаковка плиточного чая.
— Чай, заметь себе, краснодарский, — сказал Прайс. — Дефицит!
Все трое захохотали.
После долгого и веселого сумбурного разговора Нетудыхин провел их до ворот больницы и вернулся в корпус. Червь печали стал подтачивать его. За окном палаты буйствовала весна, а он вынужден был отлеживаться здесь, в больнице.
Он вспомнил реплику Прайса о Наталье Сергеевне и подумал, что в школе, наверное, уже многие знают об их отношениях. Знает, вероятно, и Ахриманов. Мог бы даже обвинить Тимофея Сергеевича еще в какой-нибудь очередной пакости. Но почему-то воздержался. Скорее, просто не сориентировался вовремя.
В середине дня к нему пришли мальчишки из его класса. Заявились, шалопаи: Приварников, Глыба, Сапрыкин и Разуваев — гопкомпания. Кого-кого, а этих субчиков Нетудыхин никак не ожидал. Ведь он с ними постоянно конфликтовал. Костю Приварникова даже грозился выпустить без аттестата, по справке.
Нетудыхин подал всем руку. Мальчишки плутовато ухмыльнулись. Необычным каким-то казался им Тимофей Сергеевич в больничной пижаме.
— Ну, как дела? — спросил Тимофей Сергеевич.
— Нормально, — сказал Приварников. — Как ваши дела?
— Так уж и нормально, — сказал Нетудыхин. — Ты двойку, Андрей, по физике исправил?
— А как же? — сказал Глыба. — Законно.
— Молодец! — сказал Нетудыхин. — Тогда и у меня дела нормальные. А то я тут лежу и переживаю, что тебя Константин Александрович может завалить.
— Ну да! — сказал Глыба. — Сил маловато. Все будет в ажуре, Тимофей Сергеевич, не надо переживать. После праздника подзубрю основательно и буду давить Помидора, чтобы меня спросил. Честно.
— Даешь ты, Андрюша, — сказал разочарованно Тимофей Сергеевич, переходя на язык своих мальчишек. — Обрадовал меня. Долго тянешь.
— Я сосредотачиваюсь, Тимофей Сергеевич, — сказал серьезно Глыба. — Как перед взятием штанги. — Глыба занимался штангой и внешне очень соответствовал своей фамилии.
— Долго сосредотачиваешься, — сказал Нетудыхин. — Могут дисквалифицировать.
— Ну, что ж. Вес серьезный на инструменте стоит: это же физика! Если бы Помидор не вредничал… Не может уже на трояк расколоться. Мне физика все равно ни к чему.
— Почему же ни к чему?
— Потому что у меня есть штанга.
— Но ты же не будешь всю жизнь заниматься штангой!
— А вы думаете, я к тому времени, когда брошу штангу, что-нибудь буду еще помнить из физики? Кроме веса, конечно.
— Да, действительно, — сказал Нетудыхин. — Убийственный довод.
— Но физику
— Нет, кто это еще тут возбухает? — сказал Глыба, раздражаясь и не улавливая юмора. — Вы посмотрите на него! Сам еле-еле волокет на трояк и еще в советчики лезет, хиляк!
Пацаны смеялись. Ну, оболтусы, никакой ответственности. А все-таки Нетудыхину было хорошо среди них. Они очаровывали его своим оптимизмом и непреклонной уверенностью в себе.
— Смех смехом, а экзамены-то на носу, — говорил он. — На подходе — последний жим. Его надо выполнить достойно.
— А мы и выполним, — заверил Глыба. — Бабы уже шпаргалки по физике готовят…
— Бабы! — сказал Тимофей Сергеевич. — На баб надеетесь, паршивцы! И не стыдно! Своими мозгами надо шевелить, пока они совсем не ожирели.
Но пробиться до их самолюбия Нетудыхину так и не удалось. Мальчишки пребывали в мажорном настроении, да и не хотелось ему в такой день выглядеть в их глазах занудою. На прощанье они вручили Тимофею Сергеевичу пакет с яблоками.
— От баб, — сказал Приварников. — Ну и от нас тоже, конечно, как от доставщиков.
Потом Тимофей Сергеевич узнал, что яблоки эти передала ему собственно Даша Надлонок. Мальчишки пожелали ему скорейшего выздоровления и ушли.
Состояние здоровья его меж тем не улучшалось. Обычно утром, после приема таблеток и капельницы, боли смягчались. А ночью они возобновлялись вновь. Нетудыхин с тревогой думал о том, как бы этот язвенный диагноз не обернулся еще худшей какой-нибудь болячкой.
На День Победы к нему пожаловала Галина Александровна, заменявшая его уроки. Он поджидал ее уже давно. Собирался даже после праздника позвонить ей в школу. И вот, наконец, она пришла сама.
На улице покрапывал весенний дождик. Они сидели в вестибюле больницы.
— Ну, — говорила Галина Александровна, — ты долго еще будешь тут филонить? Взвалил на меня, как на старую лошадь, все уроки и отлеживаешься. Нехорошо, Тимофей Сергеевич, замучили меня твои гаврики. Домой прихожу полностью выжатая.
— Потерпи немного, — успокаивал ее Нетудыхин. — Возможно, меня скоро выпишут.
Но когда он вручил ей список учащихся, на которых просил обратить особое внимание при экзаменовке, Галина Александровна поняла, что Тимофей Сергеевич выписываться пока не собирается.
— Послушай, Нетудыхин, — сказала она фамильярно (Галина Александровна иногда позволяла себе такую вольность), — ты что, перепугался этого хромоногого ортодокса, что ли? Ты владеешь своим предметом! Плевать на него надо! Директор! Они приходят и уходят, а мы остаемся. Я, знаешь, сколько их пережила здесь? — Галина Александровна работала в школе со дня ее открытия. — Этот — тринадцатый.