Жребий
Шрифт:
Воропаев от удивления поперхнулся и закашлялся.
— Надо же! Удивительные вещи случаются на свете иногда. Дело в том, что я сам отбывал срок на "Капиталке" и жил именно в девятом бараке. Интересно, клуб наш цел?
— В полной сохранности. Когда я сидел, он так и оставался лучшим клубом Вор-куты. Городское начальство все на него зарилось…
— Знаете, ведь мы его построили из шабашек. Таскали в зону все, что можно бы-ло утянуть с рабочих объектов. Строительство шло сначала на чистейшем энтузиазме. Это уже потом лагерное начальство подключилось к нашей затее. — Опять помолчали. — Что привело вас в Рощинск? —
— Я здесь родился, — ответил Нетудыхин.
— А, понятно. Душу тянет к родным пенатам.
Олег приволок пиво и селедку.
— Прошу, — сказал он, грохнув подносом о стол. — Кто не доволен, книга жалоб находится в буфете. Выдается по первому требованию. — И ставя бокал перед Воропае-вым: — Я, кстати, собирался к тебе наведаться. Это Тим мои намерения сегодня под-рссстроил. Я уезжаю.
— Куда тебя несет?
— В Ачинск.
— Это зачем же ты в такую даль пускаешься? Ты там что-то потерял или хочешь что-то найти?
— Да поеду, развеюсь… на красноярских просторах. Может быть, деньгу какую-никакую подзаработаю.
— Очень уважительные мотивы, — сказал Воропаев. — Особенно последний.
— Ну что, за Воркуту? За матушку нашу? Хотя за Воркуту нужно было бы пить, конечно, водку, а не пиво. Ладно, поехали! — Подняли бокалы и надпили их.
Господи, какие судьбы Ты посылаешь россиянам! Ну не чокнутые они у Тебя, а? Нормальные люди в подобной ситуации пьют за свободу, а эти — пьют за город лагерей. Да провались он сквозь землю со всеми своими угольными залежами за те тысячи жиз-ней, что были в нем загублены! Нет, бесконечно прав был Тютчев, когда писал: "Умом Россию не понять." Но сколько же можно в нее еще верить?..
— Представляешь, — сказал Воропаев, ставя бокал, — он сидел на "Капиталке".
— Я знаю.
— И жил в том же бараке, что и я!
— Осталось свериться нарами, — сказал Олег.
— Тебя это не удивляет?
— Он сидел в другое время и по другой статье. Все остальное — случайное сов-падение.
— Все мы сидели по одной статье — по статье всеобщего беззакония.
— Ну да, совсем невинные, сущие ангелы. Он — вор, — сказал Олег.
— Не разыгрывай, — сказал Воропаев и с удивлением посмотрел на Нетудыхина.
— Нет, не в законе. А так: воровал потому, что был выброшен в жизнь малолет-ним и не смог побороть в себе дурную привычку есть.
Нетудыхин сказал:
— Не пугай людей. И употребляй слова согласно их смысла. Я никогда не был во-ром, — даже когда воровал. Я был беспризорником. Это другой статус.
— Ты что, обиделся?
— Нет. Но терпеть не могу такую двусмысленность. Человек может подумать черт знает что.
— Друзья мои, — сказал Воропаев, — в Союзе нет сегодня семьи, в которой бы кто-нибудь из родственников не сидел. Это норма.
— У меня такая семья, — сказал Олег. — Мать не сидела, отец не сидел, деды и бабки тоже не сидели…
— А ты? Ты же сидел!
— Ах, да! Ну да, себя я забыл посчитать.
Расхохотались.
— Ты с рыбалки или на рыбалку? — спросил Олег.
— Кто же идет на рыбалку через буфет? С рыбалки. Знал, что клева не будет, а все-таки поперся. На утренней зорьке поднял трех карасей — и все. Мертво. Жара. Рыба вся в камышах стоит. Один малек гоняет по Тамре.
Нетудыхин с любопытством посмотрел на упакованный в
— Я все-таки предлагаю взять бутылочку белого, — сказал Олег. Кто "за"? Руки можно не поднимать.
— Ты же знаешь, — сказал Воропаев, — я против. Я заглянул сюда потому, что жара и захотелось остудиться.
— А ты, Тим?
— Может, хватит, Олег?
— Эти люди называют себя воркутянами — позорники! Ведь ты, Лев Радионович, последний раз со мной видишься. И, может быть, вообще не увидишься больше.
— Не дави, не дави на меня. Бери, если хочешь, но я пить не буду.
— Значит, ты меня не уважаешь. Так утверждает весь русский народ. Стало быть, и народ ты не уважаешь. И все твои сожаления, что в основе нашего пьянства лежит бес-смысленность и беспросветность нашей жизни, ничего не стоят. Жестокий ты, Лев Ра-дионович. Это я тебе говорю — человек, глубоко тебя уважающий.
— Иди, иди бери, ради Бога! — сказал Воропаев.
Олег, улыбаясь, собрал на поднос пустые бокалы и пошел к буфету.
— Паршивец! — сказал Воропаев после некоторого молчания. — Водка его гро-бит. Жаль, может спиться. Пока его удерживает работа, собственно руль. А в тех краях, куда он устремился, пьют же без меры.
— По сегодняшнему дню, мне кажется, что и в Рощинске пьют немало, — сказал Нетудыхин.
— Попивает, конечно, народ, что там говорить. Но пьют тихо, без северных диких разгулов и дебошей. Везде творится одно и тоже: убожество жизни приводит человека к алкоголю. Когда-то, после освобождения, подобно Олегу, я сам метался по Союзу в по-исках райского притула. Ну и что, нашел? Дудки. Потом вот приземлился здесь, в Ро-щинске.
— И успокоились?
— Как вам сказать? По крайне мере, здесь я обрел душевное равновесие.
— А чем занимаетесь?
— Сегодня? Да собственно ничем. На пенсии. Вообще, до войны, — учительство-вал. Потом воевал, попал в плен. Вернулся — посадили. Потом реабилитировали, снова учительствовал, — словом, жизнь моя самая что ни на есть российская. А Олег — просто неуемный он. Работа водителем не исчерпывает его как личность. Неизбывной энергии в нем много. Вот он и мечется, нереализованный и жаждущий чего-то, чего он и сам не знает. Вы думаете, он за деньгами туда едет? Чушь! Это отговорка. Знаю я его. Хотя деньгам он отдает должное. Но не жаден, тратит их легко и без сожаления. Просторов красноярских ему захотелось, свободы необъятной. Да нет этой самой свободы нигде.
"Вот это уже заявка!" — подумал Тимофей Сергеевич. Сказал:
— Любопытно. Но разве акт выбора в жизни не есть уже начало свободы?
— Нет, абсолютно нет. Это иллюзия.
— Почему?
— Потому что настоящий выбор нам не дан. Мир стал детерминирован с того мо-мента, как мы нарушили запрет Божий. У нас все было. Но нам захотелось невозможно-го. И мы утратили дарованную свободу. Теперь нам остается нести крест искупления и торить себе дорогу самим, которая пролегает, к сожалению, по полю детерминированно-сти. А что такое детерминированность? Это жесткая взаимосвязь явлений, основанная на силе. Механической, социальной, психологической — не имеет значения какой, — но силе. Она диктует нам характер поведения. И все, и точка — приплыли.