Жук (Том II)
Шрифт:
Так как ей было между семьюдесятью и восьмьюдесятью — и каждый год ее возраста явственно читался на лице, — я понял, что душой она не кривит. Мисс Коулман представлялась той еще штучкой. Если нам действительно хотелось вытянуть из нее сведения, то нужно было позволить ей рассказать все самой: пытаться принудить ее к чему-либо стало бы пустой тратой времени. Мы уже видели, какая участь постигла Сиднея.
Она начала с чего-то вроде отвлеченной преамбулы:
— Все тут моя собственность; дядя оставил, покойный Джордж Генри Джобсон… его на Хаммерсмитском кладбище похоронили, там, через дорогу… и он оставил все мне. Здесь один из лучших пригородных участков для застройки, его цена каждый год растет, я его еще лет двадцать сдавать не буду, пока мне втрое, а то и вчетверо больше не дадут; ежели вы сюда поэтому явились, а ко мне многие так вот наведываются, то можете даже не беспокоиться. А щиты пускай себе стоят, чтоб люди знали — земля
Покопавшись в отнюдь не маленьком кармане у пояса — таком, что, не приподняв юбку, до дна не доберешься — она протянула мне замызганный конверт. На нем неловкой рукой было выведено: «Мисс Луизе Коулман, вилла Рододендроны, Вьюнковая аллея, парк Высокие дубы, Вест-Кенсингтон». Мне подумалось, что если отправитель не решил вдруг пошутить или у него не разыгралось воображение и это был настоящий адрес нашей хозяйки, то имя все же что-то значит [11] .
Само письмо было написано тем же неровным, безликим почерком; если бы меня попросили поделиться мыслями по этому поводу, я бы ответил, что над ним корпела служанка, так как стиль и грамотность послания вполне соответствовали его каллиграфии:
11
Парафраз двустишия из пьесы «Ромео и Джульетта» Уильяма Шекспира: «Что значит имя? Роза пахнет розой, / Хоть розой назови ее, хоть нет» (пер. Б. Пастернака).
«Ниже подписавшися будит примного обязан, если мисс Коулман здаст ему пустой дом. Не знаю, сколько он стоит, но шлю пятьдесят фунтов. Если мало, пришлю есче. Ответ шлите по адресу — Мохамеду эль-Керу, Почтамт, Слайго-стрит, Лондон».
Отправитель, спору нет, изъявлял свое желание снять дом крайне необычным образом. Когда я передал письмо Лессинхэму, его, кажется, тоже посетила подобная мысль.
— Любопытное письмо, мисс Коулман.
— И я так решила — особенно когда внутри обнаружила деньги. Пять бумажек по десять фунтов, прямо так, в конверте, а само письмо даже без штемпеля. Ежели б меня спросили, сколько я хочу за аренду, я б сказала, самое большее фунтов двадцать… знаете ли, только пускай это останется промеж нами, дом надо хорошенько отделать, а до той поры в нем жить едва ли возможно.
Я успел убедиться в истинности этого замечания гораздо раньше честного признания домовладелицы.
— Ладно, думаю, он сам виноват. Я б могла оставить все деньги себе, а ему отослать расписку за три месяца. И некоторые так бы и поступили, но я не из них и становиться такой не намерена. Поэтому я отправила этому господину — имя его мне в жизнь не выговорить, да и не нужно мне это — договор на год.
Мисс Коулман замолчала, разглаживая фартук на коленях и раздумывая о чем-то.
— Ну, мой ответ должен был дойти до этого господина вроде как в четверг утром… отослала-то я его в среду вечером, а в четверг, после завтрака, собралась пойти в дом и посмотреть, можно ли там вообще хоть что-то сделать: в окнах-то почитай ни одного целого стекла не осталось, — и вдруг прям так и села. На улицу гляжу и, ей-Богу, вижу, что жилец-то въехал… по меньшей мере, он уже был там, а я и переезда-то никакого не видала, честное слово… понятия не имею, как он внутрь без ключа попал, разве что посередь ночи в окошко залез… на Библии готова присягнуть, что в доме никого не было, когда я спать ложилась… а тут вдруг штора в гостиной висит, к тому ж с той поры всегда опущенная — редко-редко поднимается.
«Надо же, — про себя думаю, — экий нахал… с чего это он заехал в дом, до того как разрешение от меня получил? Может, считает, что я слова против сказать не посмею, а как по мне, хоть с пятьюдесятью фунтами, хоть без них, я так просто это ему не спущу». Значит, чепец я на голову натянула, дорогу перешла, в дверь тарабаню.
Ну, с той поры повидала я всяких, что в двери колотятся, ох, повидала, доныне не пойму, как им не надоедает: иные по часу стучаться могут… однако ж я первая согрешила. Колочу в дверь, колочу, колочу без устали, но толку никакого, все равно что по могильному камню настукивать. Я к окну и там тарабаню — опять впустую. Дом обошла, стучусь в заднюю дверь… кажись, никто и ухом не ведет. Тут я себе говорю: «Стало быть, что есть у меня жилец, что нету — все едино; но с дома я теперь глаз не спущу,
Вот я домой вернулась и, как обещала, весь день просидела, глядя на дом, но ни души не увидела. Назавтра, то бишь в пятницу, я встала в пять утра проверить, не пошел ли дождь, потому как надумала прогуляться, ежели погода будет славная, однако ж гляжу, жилец мой по улице идет. Весь вроде как бурым одеялом обмотанный — голову им покрыл, вокруг тела обернул; слыхала я, что арабы такую одежду носят, да и самой доводилось встречать их в Вест-Бромтоне [12] на ярмарке. Денек выдался ясный, видала я его, прям как вас: чуть не сломя голову по улице несся, у дома через дорогу остановился, переднюю дверь открыл и внутрь зашел.
12
Вест-Бромптон — район Лондона, располагающийся рядом с Хаммерсмитом.
«Ага, — думаю, — вот и ты. Ладно, мистер араб или кто ты там есть, я уж позабочусь, чтоб ты опять не ускользнул, со мной не переговорив. Я тебе докажу, что у домовладелиц прав не меньше, чем у любых других христиан в этой стране, а ваши обычаи меня не касаются». Так я опять весь день сидела и следила, чтоб он из дому не вышел, а он и не выходил, и между семью и восьмью часами я сама пошла и постучалась к нему в дверь, потому как решила, что чем раньше, тем лучше.
Можете не верить, но меня продолжали не замечать, будто и на земле меня нету. Вот я колочу, колочу, уже рука болит, раз двадцать, надо признаться, стукнула… пошла к задней двери, уже там тарабаню, а все как об стенку горох. Я было начала думать, что меня за пустое место держат, и ладно бы кто, а то какой-то грязный чужеземец, что в ночной рубахе по улицам разгуливает; прям из себя выходить начала.
И опять я отправилась к переднему крыльцу, теперь уже в окно наколачиваю — все костяшки отбила — и кричу: «Я мисс Луиза Коулман, хозяйка этого дома, и вам меня не провести: я видала, как вы вошли, знаю, что вы дома, и ежели вы немедленно мне не откроете и со мной не поговорите, я полицию позову».
Как вдруг, когда я того не ждала и со всей мочи колотила по окну, штора как поднимется, за ней рама вверх пошла, а из-за нее урод, да такой, о каких я слыхом не слыхивала, не то что видывала, голову прямо перед моим лицом как выставит: ну просто бабуин кошмарный, а не человек. Я дернулась, о заборчик позади запнулась и вверх тормашками полетела. А чудище как завопит, вроде по-английски да еще таким голосищем, что мне во сне не снился, совсем как ржавый паровоз: «Прочь! Прочь! Не хочу тебя видеть! Не ходи сюда — никогда! Получила свои пятьдесят фунтов… получила деньги… хватит тебе… тебе больше ничего не надо! Не приходи сюда!.. никогда!.. ни за что!.. или пожалеешь!.. Прочь!»
Я и впрямь ушла, да так быстро, только пятки сверкали: вид у него такой, и голос, и слова — затрясло меня с ног до макушки. Дай мне тысячу фунтов, я все равно ему не ответила бы, промолчала бы обо всем, что раньше надумала. Признаюсь честно, только, чур, оно между нами останется: мне пришлось четыре чашки чая одну за одной выдуть, чтоб нервишки успокоить.
«Ну, — говорю себе, когда мне вроде как полегче сделалось, — дом ты никогда не сдавала, а теперь сдала так сдала — да уж. Ежели есть на свете второй такой же жуткий негодяй, как твой жилец: по нему веревка плачет, а он по земле ходит, — то уж он точно его братец, ибо не может быть второй семейки, похожей на ту, из которой он выполз, это я точно говорю. Эх и хороший араб у тебя через дорогу проживает!»
Но потом я вроде поостыла — я же из тех, кому дело со всякой стороны рассмотреть нужно. «В конце концов, — думаю, — арендную плату он внес, а пятьдесят фунтов всегда пятьдесят фунтов… Весь дом навряд много больше стоит, да и не сможет этот тип сделать его хуже, чем есть, как бы ни старался».
Да ежели бы он его сжег, я бы особо не печалилась, ибо, опять между нами, застрахован он на хорошенькую сумму. Итак, я решила, пусть все идет своим чередом, а я издали погляжу. Но с того часа до сей поры я с этим типом больше не говорила, и не хотела, и по собственной воле не стала бы, даже ежели бы мне за каждый разговор шиллинг давали: эта его рожа меня, как говорится, до Страшного суда преследовать будет. Я видала, что он в любой час дня или ночи из дома выйти может или обратно заявиться — этот араб весь из себя таинственный, а ходит так быстро, будто от смерти спасается. К дому тому много кто приходил: мужчины и женщины… женщины по большей части… и даже дети малые. Видала, как они в переднюю дверь тарабанят, надрываются, но ни разу не замечала, чтоб их кто-то внутрь пускал — да им и не отвечал никто. Кажется, могу сказать, ни чуточки не соврав, что пока араб у себя был, я с дома глаз почти не спускала, я и по ночам часто встаю на него поглядеть, поэтому навряд я много пропустила из того, что там случалось.