Журавль в клетке
Шрифт:
Я смотрела на него и ничего не понимала.
– Нуда, – вздохнул Соломатько и стал объяснять мне, довольно неохотно. – Двадцать один. Сначала он жил с родителями своего отца, а теперь живет со своей мамой, то есть с моей женой. И со мной, разумеется.
– Сначала – это шестнадцать лет, что ли? – начала понимать я.
– Ну… чуть поменьше, пятнадцать.
– Так что, она оставила пятилетнего ребенка, чтобы жить с тобой?
– Почему это? «Оставила… чтобы жить…» Как ты все сразу… вгоняешь в рамки!– оскорбился Соломатько за свою лучшую половину. – Чтобы
– Наверно…
Да точно! Сидишь одна, кукуешь! Со своей хваленой бескомпромиссностью! А мы нашли равновесие в жизни – баланс страстей и спокойствия, комфорта. – Он очень красиво развел руки в стороны и слегка повернулся туда-сюда с самым благодушным выражением лица, вероятно показывая, как выглядит этот «баланс». Потом опустил руки и довольно зло договорил: – И детям нашим не приходит в голову пальцы никому рубить! Ясно?
Я промолчала, что, естественно, показалось ему слабостью, и он решил подбавить огоньку. Как же, как же! Тронули неприкасаемое! Я прекрасно понимала, что во мне говорит в первую очередь ревность, и во вторую – тоже, но с обидой справиться не могла. Когда это не касается лично меня, я с любопытством и даже симпатией наблюдаю, как не очень верные и заботливые мужья бросаются на защиту своих жен, стоит кому-то со стороны задеть их. Но сейчас мне действительно стало обидно. Что уж так-то за свою Танюшку – всех подряд в капусту рубить?
– Слушай, Егоровна, а вообще – может, у тебя изъян какой? – сладострастно продолжал Соломатько, похоже наслаждаясь моей растерянностью. – А? Ну, порок там тайный или болезнь какая? Чего на тебе никто не женился, за пятнадцать-то лет? Или все характерец твой поганый?
– И что ты вдруг взъелся? – постаралась ответить я как можно мягче. И даже улыбнуться. Ведь этот раунд я уже проиграла с разгромным счетом – он сумел-таки меня обидеть, Маша в расстройстве и ярости, а сам герой вполне доволен и жизнью, и счетом. – Не захотела, вот и не вышла. Машу растила, силы жалко было на мужчину тратить, хотелось все отдавать Маше.
– Понятно. – Ему сразу стало неинтересно, он отдал мне тарелку с недоеденной форелью и размазанными по краям большой тарелки узорами из черной икры. – Спасибо, было очень невкусно, еще хуже, чем вчера.
– Стараемся. – Я прикинула, не опустить ли остатки икры вместе с нежными розовыми косточками ему на голову, но решила пока повременить с крайними мерами. И стала рассматривать рисунки на краях тарелки – вот, похоже, собачка, вот домик, улыбающееся солнышко. Все бы ничего, если бы рисовали не черной икрой…
Соломатько по-другому растолковал мою задумчивость.
– Да ты не расстраивайся, Егоровна, я ведь что на самом-то деле хотел сказать, знаешь?
– Пока нет, – вздохнула я.
Он смиренно улыбнулся и продолжил:
– Один еврей спрашивает другого: «Ну что, твоя Сара замуж-то вышла?» «Моя Сара! – отвечает другой еврей. – Моя Сара не настолько
– Спасибо, это действительно очень лестные слова, – ответила я, собираясь уходить.
– Фу ты! – рассердился Соломатько. – И не знаешь, на какой кобыле к тебе подъезжать!
– На каурой в яблоко. Хороший анекдот, я следующую передачу с него начну.
– А кто у тебя будет в гостях? – недоверчиво спросил Соломатько.
– Один певец нетрадиционной сексуальной ориентации. Так что все будут довольны анекдотом – и нежные трепетные мальчики, и злые одинокие девушки.
– Слышь, одинокая девушка! Сама не хочешь, так козу приведи! Один хрен.
– Что ты сказал?.. – Мне показалось, что я ослышалась.
– Что слышала! Иди уж, недотрога! Дырка-не-дотырка!
Я засмеялась уже в коридоре и услышала, как довольно хрюкнул Соломатько.
Странно. Я ведь тонкая, интеллигентная женщина. Такой меня считают очень разные люди. И сама я в общем тоже так считаю. Так что, наверно, это правда. Почему же тогда мне нравятся – а они мне явно нравятся, себе-то не надо врать! – пошлые, глупые, скабрезные шутки Йеса? Нравились и нравятся. Годы прошли, я вырастила дочь на лучших книжках и фильмах, я веду хорошие передачи, совсем не для объевшихся домохозяек, я хорошо говорю и пишу… И смеюсь над его идиотскими, плоскими шуточками. Тайная раблезианка, ясно.
Я увидела себя в зеркале в конце коридора и помахала своему отражению. Кажется, я поступаю сейчас правильно. Нашла красивое, грациозное объяснение своему пороку. И правильно. Не закапывать же себя, раз вместо того, чтобы дать ему по морде (и сейчас, и много-много раз за нашу с ним жизнь раньше), я смеялась. Вот такая я, значит, внутри. Грубая и плоская. А на вид – очень милая блондинка, слегка осунувшаяся за последние дни и растерянная… Надо, наверно, чаще смотреть в зеркало, напоминая себе о своих достоинствах.
15
Утро вдвоем
– А не покататься ли нам на лыжах? – с ходу спросил меня Соломатько, когда я с утра пораньше постучалась к нему, чтобы спросить… Сама я точно не знала, что же я хотела у него спросить, но Маша спала, а я уже часа два как маялась, все гоня и гоня очень противоречивые мысли и чувства, обуревавшие меня со сна.
– У тебя есть лыжи? – От неожиданности я даже засмеялась, а Соломатько, похоже, тоже обрадовался, что застал меня своим вопросом врасплох.
– Есть.
– И где же?
– А под диваном.
Я точно знала, что раньше под диваном ничего не было. Значит, Соломатько действительно ходит по дому, пока мы спим, а потом возвращается сюда как ни в чем не бывало.
– Достань, пожалуйста, лыжи, Егоровна. Не покатаемся, так хоть помечтаем, а?.
Подозрительно оглядываясь на Соломатька, я наклонилась и присела. Он, естественно, встал прямо за моей спиной и ненароком прислонился ко мне, когда я садилась.
– Ой, Егоровна, извини, не удержался. Просто ты ужасно симпатичная, когда лица не видно…