Журавль в клетке
Шрифт:
– В зад, – охотно согласилась я.
– Можно я скажу еще остроумней? Я засмеялась:
– Нет.
Я уже поняла, что так ничего ему и не скажу, буду ходить вокруг да около. Не скажу, потому что не знаю, что сказать. Веселиться с Соломатьком мне мешали Машины глаза. Вдруг я почувствовала себя нехорошо. Маша сидит там где-то одна, грустит, а я здесь…
Я развернулась и так же стремительно, как вошла, двинулась из комнаты. Когда я уже закрывала дверь, вернее, тяжелая дверь сама плавно закрывалась за мной, как будто подгоняя меня,
– Ты водишь машину так же?
– Как? – главное, заинтересованно не останавливаться. Мне надо к Маше, напомнила я сама себе.
– Ты сигналы хотя бы какие подавала – на разворот… А то стояла, стояла, по обычной своей манере – столбом посреди комнаты… Я уже стал привыкать, кстати, к тебе – хорошее украшение интерьера. И вдруг – как рванула с места!
– Мне срочно надо… Извини.
– А… – Он понимающе улыбнулся и подмигнул. – Понимаю, понимаю… Беги, а то беда будет…
Я прошла несколько шагов по коридору и остановилась. Потом вернулась к нему. Подошла и неожиданно для самой себя взяла его обеими руками чуть выше локтей:
– Знаешь, когда Машка была маленькой, еще до школы, у нее волосы надо лбом, как у тебя вот… – я провела рукой по упрямо торчащему из идеально постриженных коротких волос небольшому хохолку надо лбом у Соломатька, – никак не причесывались… ни в челку, ни под заколки… А ты этого так никогда и не увидел. Ты очень многого не узнал и не увидел, Игорь…
Он молчал. А я провела рукой по его щеке, по плечу, по груди… Все такое родное… И такое чужое.
– Я пойду к Маше. Кажется, мы скоро тебя отпустим, – на ходу сказала я.
– Вопрос – отпущу ли вас я! – засмеялся Соломатько.
Но мне показалось, что ему было совсем невесело в этот момент.
17
Страдания Соломатька
– Вот скажи мне: приятно быть знаменитой, а, Егоровна? – ни с того ни с сего спросил он утром следующего дня, уютно, по-домашнему прихлебывая кофе со сливками и бисквитным печеньем.
Я пожала плечами:
– Да никак. Я же не чувствую этого. Как это можно ощущать?
– Люди узнают на улице, в магазине, автограф просят…
– Никто у меня ничего не просит, Игорь. Сколько сейчас телевизионных лиц! Иногда здороваются или называют по имени, знаешь, как будто старые знакомые: «Свет, привет!» Смотрят пристально, разглядывают, в чем одета, что покупаю… Ну и что? Я не тщеславна, наверно. Кто-то ради известности на такие жертвы идет, а я, если честно, считаю ее самой обременительной стороной своей замечательной профессии.
– Чудная ты, Егоровна… Шла бы тогда в учительницы. Или в менеджеры.
Я засмеялась:
– Да нет, мне очень нравится сидеть перед камерой! И видеть себя в записи на экране нравится, и работать с интересными людьми. Ты же спросил о славе, это другое. А работа – она сама по себе, отдельно от славы, понимаешь?
Он, похоже, не слушал меня, а смотрел
– Так… – Я приподнялась и села обратно.
– Расслабься, Егоровна, – сказал Соломатько напряженным голосом. – Это… гм… наш сосед… Только что он вдруг без звонка идет, да в такую рань? Сними-ка мне эту ерунду быстренько…
Он протянул мне ногу, чтобы я расстегнула ошейник, хотя вполне мог сделать это сам. Я, снимая ошейник, обратила внимание на тонкий шрам, видневшийся на его щиколотке из-под носка и уходивший вверх по голени. Я слегка дотронулась до него пальцами и не удержалась, чтобы не спросить:
– Откуда это у тебя?
От верблюда, – быстро ответил Соломатько. – Засунь ошейник на всякий случай куда-нибудь. Под диван, что ли… Это свойство творческих людей, да, Егоровна? Какой ужас было бы жить с тобой! Полный уход от реальности. Ну, шрам и шрам. Ничего романтичного, уверяю тебя, ты гораздо романтичнее в своих штанах с начесом, чем происхождение этого шрама. Напился, упал с крыльца бани, непонятно обо что распорол ногу, никто понять не мог – то ли об камень, то ли об сучок какой. Рядом ничего не было. Зашивали, потом снимали швы, было очень противно и больно. Так, ладно, пошли соседа встречать.
– Да, пойдем, как бы он Машу не напугал.
– Ага, – улыбнулся Соломатько, быстро выходя из комнаты, – или Маша его…
Мы услышали голос из прихожей:
– Есть кто дома?
– Есть! – бодро ответил Соломатько и поторопил меня: – Идем-идем вместе, все нормально. Или… нет, знаешь, Машку лучше найди…
– Здравствуйте! – услышали мы голос соседа на веранде и переглянулись. – А дома ли хозяева?
– Дома, – спокойно, как мне показалось, ответила Маша. – Сейчас выйдут.
Я хотела выйти на веранду, но Соломатько придержал меня:
– Подожди.
– А вы, простите…
Сквозь полуприкрытую дверь мы видели сидящую на диванчике Машу и соседа, в полном обмундировании, раскрасневшегося с мороза, стоящего перед ней. Я попыталась понять, есть ли у того под тулупом оружие. И не поняла.
– Я… – Маша посмотрела на соседа.
Я увидела, как задрожала жилка у нее на виске, и дернулась к ней. Но Соломатько снова удержал меня, крепко взяв за руку выше локтя. И я осталась стоять.
Маша через силу улыбнулась и спросила:
– А кто, простите, вы?
Сосед кашлянул. Проступивший от волнения румянец на Машиных щеках красил ее невероятно.
– Сергей Петрович, можно просто Сергей, – представился он. – Мой дом вон за тем забором. У нас калитка не запирается между участками. Вижу – машина стоит, решил зайти, поздравить с наступающим.
– Приглядывается, приглядывается, смотри… – шепнул мне Соломатько.
– Вы не родственница, случайно, Игоря? – спросил, снова кашлянув, сосед. – Так похожи… Племянница, нет?