Журавли покидают гнезда

Ли Дмитрий Александрович

Неудачи ввергли многих в уныние. Но ведь никто не ушел. Значит, верят в лучшее, хотят оплатить давний долг японским воякам. Да и местные люди заметно приуныли, злословят по поводу наших поражений. Плохо, если совсем разуверятся. Стало быть, нужно скрыть свою слабость…

— В самом деле — почему бы нам немного не отвлечься от забот? — сказала вдруг Синдо. — Тем более что есть уважительная причина! Может, возьмем да и сыграем свадьбу?

— Не время, наверно… — пробормотал Ир. — Да и в памяти все свежо…

— Вот и плохо, что мы тащим на себе груз потерь. Потому и люди поникли, не могут прийти в себя, — сказала Синдо строго.

— Но это, прости, как говорят русские, ни в какие ворота не лезет, —

возразил Ир. — Время какое… И потом: Юсэку и Эсуги следует, очевидно, куда-то прежде определиться.

— Одно другому не мешает. — Синдо улыбнулась: — Не будь так строг, учитель. Пусть женятся. А остерегаться нужно другого. Бонсек и его товарищи никогда не познают радости любви. Решительно — играем свадьбу.

5

Темная и тихая ночь укрыла холмы и сопки, озера и луга. Не шелохнется листва, не скрипнет калитка. Спят сосны и березы, спит хутор. Одна лишь Эсуги сидит за столом и при тусклом свете дымящейся лампы приводит в порядок одежду. Завтра она должна быть красивой! Завтра наденет красную юбку, обуется в новые туфли, украсит себя гребнем и кулоном, которые подарил любимый Юсэк.

Вокруг спали, будто ничего особенного не происходило. Как можно спать в такую ночь? Она подумала о том, каким счастьем озарилось бы сейчас печальное лицо омони. А она, Эсуги, с какой радостью прильнула бы к ее теплой, как колыбель, груди!..

Вспомнив мать, она погрустнела. Перед глазами неожиданно возник Хэ Пхари. Ведь Юсэк до сих пор ничего не знает. Сколько раз она пыталась открыться ему, но все откладывала. Даже не потому, что трудно было признаться, — ее вины в том нет. Боялась причинить ему боль. Казалось, что она отравлена неисцелимым ядом и нет никакого спасения от мучительной смерти. Она была задавлена этим. Ей хотелось скрыться от всех, от самой себя, не думать больше ни о прошлом, ни о будущем.

Бросив платье на пол, она выбежала из барака. Слезы душили ее, но она не могла плакать.

— Что с тобой, Эсуги? — Это был голос Юсэка. Он стоял перед ней, охваченный страхом. — Ты плачешь? Ты не рада свадьбе?

— Я… виновата перед тобой… — вымолвила Эсуги.

* * *

Эсуги проснулась от шума. В бараке, кроме нее и Юсэка, никого не было. Вскочив, она выглянула в дверь и поразилась. Сюда, во двор барака, стаскивали дрова, тут же кололи их и разжигали печь. Кто-то носил в котел воду, другие потрошили невесть откуда добытых птиц, чистили рыбу. Здесь же устанавливали столы и скамейки. Хуторянки стаскивали к столу посуду и разные соленья. Больше всех хлопотал комендант, поучал молодых людей, как и куда расставлять посуду, как обращаться с хрупкими предметами, взятыми напрокат у хуторян. Синдо чистила картошку. А Мартынов показывал корейцам, как обращаться с колуном. Даже Игнат был втянут в работу: наводил чистоту во дворе. Проснулся хутор, пораскрывались тяжелые ставни, заскрипели колодезные лебедки и журавли.

К полудню управились. Стол ждал новобрачных. Невеста с женихом вышли из барака. Их сопровождали Синдо и Ир. Эсуги выглядела очень красивой в своем национальном наряде — чогори и красной чхима [52] . Юсэк тоже был неузнаваем в солдатской форме. Их провели к столу, усадили на почетное место. И началось! Потекли в стаканы и кружки настойки из ягод, извлеченные хуторянами из погребов, заплескалась в бутылях хмельная брага. Первое слово командиру.

— Дорогие наши братья! — начал он, волнуясь. — В это трудное для Советской России время вы пришли сюда и взялись за оружие, чтобы помочь нам отстоять завоеванную свободу. Я называю вас братьями потому, что люди, живущие схожими мыслями, не могут быть чужими. Наше братство скреплено кровью погибших друзей. Мы никогда не

забудем имена славных хлопцев соседней Кореи, которые навечно остались в этой земле. И кто знает, что будет и с нами, но жизнь продолжается. И ради светлой жизни я и хочу осушить свою чарку!

52

Широкая юбка.

Дружное «Мансей!» поддержало русское «Ура!». И покатилось двуязычное эхо по долинам и по взгорьям.

В разгар веселья вновь появился Игнат. В руках он держал живые цветы. С важным видом преподнес он эти цветы невесте. Эсуги обняла его и поцеловала в подставленную чумазую щеку.

— Вот это — да! — воскликнул Мансик. — А мы не догадались. Утер он нам носы!

Все смеялись, одобряя мальчика, только Мартынов глядел на Игната строго.

— А ну-ка, подойди ко мне, — позвал он. И когда тот, виновато опустив глаза, подошел к нему, оглядел его внимательно и понимающе кивнул: — Ох, не миновать тебе, боец, домашнего ареста.

— Это за что же? — удивилась Синдо. — За благородный поступок не наказывают.

— Он знает за что, — ответил Мартынов и, не желая при людях обижать мальчика, достал из кармана брюк платок, вытер ему лицо и усадил рядом с собой: — Пока ешь.

…Веселье разгоралось. Мужчины что постарше о чем-то спорили, парни шутили, знакомились с девушками. Сквозь шум, почти разом раздались голоса женщин: «Горько! Горько!»

Юсэк и Эсуги видели, что обращаются к ним, но, не понимая, чего от них хотят, глядели на Ира, сидевшего рядом. И очень смутились, когда тот объяснил русский обычай!

А женщины наседали. Сгорая от стыда, Юсэк коснулся губами щеки Эсуги. И был крайне удивлен, что этому поцелую так сильно обрадовались русские. Им-то какая от того радость? Заглушая смех, возникла песня, задорная, лихая, ее подхватили другие. Мгновенно образовался круг. Кто-то из парней, не удержавшись, пустился в пляс, увлекая за собой девушек. Подбадривая их, взвизгивали и прихлопывали ладонями женщины. И все было так слаженно, будто они только тем и занимались, что пели да плясали. «Сколько же скрытого огня у этих русских людей!» — продолжал удивляться Юсэк. Он был как никогда счастлив и с благодарностью глядел на Синдо. Ему очень хотелось поговорить с нею, извиниться за свою грубость и еще раз замолвить слово за Хагу. Но не решался.

— Тетя Синдо, а вы почему загрустили? — обратилась к ней Эсуги.

— Разве? — очнулась она и вдруг, решительно поднявшись из-за стола и сбросив с себя кожанку, крикнула: — А ну-ка, нашу — корейскую! Тхарен! [53]

Схватив со стола опустевшую кастрюлю, Мансик принялся отбивать на ней ритм, а стоявший рядом мужчина тут же запел задорно, покачивая в такт бритой головой. Синдо вбежала в круг. «Идем, Эсуги! Скорей!»

Эсуги смутилась. Она совсем не умела танцевать. Правда, ей приходилось не раз видеть свадебное веселье. Тогда она завидовала всем: и невесте, и жениху, и гостям, теперь же она — сама невеста! Как откажешься! Эсуги приблизилась к Синдо и неуверенно стала подражать ее движениям. «Дётта! Дётта!» [54] — выкрикивали парни, хлопая ладонями по столу. Не устояли и хуторские девчата — тоже принялись, подобно кореянкам, разводить руками и притоптывать. Смеялись все: и старые, и молодые, казалось — нет и не было у этих людей иных забот и тревог.

53

Веселая застольная песня.

54

Хорошо! Хорошо!