Журавли покидают гнезда
Шрифт:
По улице под дулом винтовки Гирсу вел мужчину. Их с криком сопровождала орава детишек. Выбрались из изб и старики. Гирсу привел мужчину во двор.
— Где Мансик? — спросила его Синдо.
— Я здесь! — Запыхавшись и едва переводя дыхание, он предстал перед комиссаром. И доложил упавшим голосом: — Хагу сбежал…
Мужчина, которого привел Гирсу, грохнулся на колени.
— Я не знал, что это ваши лошади, — заговорил он густым басом. — Ей-богу, не знал. Хотел только одну забрать, чтобы уехать с хутора!
— Встаньте, Пеньков! —
Мужчина поднялся. Кряжистый, он стоял твердо, сжимая и разжимая сильные мозолистые руки. Синдо знала этого старого хуторянина, батрачившего еще у ее отца. Жил он один, боялся обзавестись семьей, поскольку кормиться было нечем. Работал хорошо. Силен был необычайно. Умел вспахать землю там, где ее не брала соха. Оттого и утвердилось за ним прозвище «Бугай».
— Зачем ты, Федор, силищу свою на мальчишку обрушил? — спросила Синдо.
— За то и рубите голову, — сказал он.
— А далеко ты собрался?
— На Север задумал. Сказывают — мирно там. Мужику работа нужна, а тут голодно. — Он шмыгнул носом. — Отроду чужого не трогал. И не обижал никого.
— Так вот, — сказала Синдо. — Пойди в фанзу и проси прощения. Простят — тогда порешим, как поступить.
Федор вошел в фанзу, нерешительно приблизился к Чангеру и сказал тихо, виновато:
— Прости, парень…
— Ты вор, дядя Федя, — ответил Чангер и отвернулся.
— Выходит — так, — согласился Федор. — За то и судить будут. Да уж ладно. Все одно худо. — Он направился к выходу и, не дойдя, обернулся: — А тебя я не по злобе ударил. Уж больно охота была уехать отсюда. — И он вышел.
На улице было шумно. Бабы и старики, узнав о побеге Хагу, осуждали Синдо:
— Неправда, что он сбежал! Поди — сама отпустила!
— Брат ведь ей!
— Он еще покажет нам!
Кто-то из женщин пытался защитить ее:
— Хагу теперь нам не страшен! Банду-то его перебили!
— А он других соберет! Еще хуже будет!
— Постойте, — сказала Синдо. — Сердцем клянусь, я не отпустила. Сбежал он. Я это говорю не в оправдание, а в укор себе.
Люди замерли. Наступила долгая тишина. И только на окраине хутора выла собака.
— А что с этим русским делать? — спросил Чунсеб, выбегая из-за спины Синдо. — Этот буйвол хотел убить моего сына! Вот что бывает, когда нет хозяина! При Хагу такого не было! Он бы за такое связал да в колодец бросил.
Толпа загудела и расступилась. Один Федор остался стоять на месте. А Чунсеб не унимался, размахивая кулаками перед носом провинившегося, кричал:
— У-ух! Ворюга! Из-за дохлой клячи человека хотел убить!
— Бейте вора! — визжала жена Чунсеба, одаривая мужика плевками. — Да что вы уставились на этого гада?
— Расстрелять его, как пакостную собаку!
Никто не шелохнулся. Тогда Чунсеб снял с себя кованый сапог и занес над головой Пенькова, но, услыша истошный крик сына, замер.
— Не троньте его! — сказал юноша, поддерживая больную руку. — Я сам виноват, сам
— А коней кто воровал?! Тоже ты?! — зловеще крикнул Чунсеб.
— Это я разрешила взять одного коня, — сказала Синдо. С этими словами она пошла к плетню и, развязав лошадь, подвела ее к Федору: — Возьми. Только уезжать не советую. Сейчас везде трудно. Останешься — и людям хуторским, кто без мужиков, с детьми, услужишь. Кому дровишек подвезти, кого свозить куда. А весной в пахоте поможешь…
Под густыми сдвинутыми бровями Синдо увидела подобревшие глаза. Взяв из ее рук поводок, он повел лошадь к своей избе. Провожая его глазами, Синдо сказала подошедшему к ней Чангеру:
— Ты — настоящий мужчина. — Уходя, она поручила ему поискать Юсэка на окраине хутора.
Пока Юсэк отсутствовал, истинным другом Эсуги стал Игнат. Он занимал ее рассказами о себе и Мартынове, знакомил с русскими обычаями, учил языку. Вместе они готовили обеды и прибирали бараки, вместе ходили на окраину хутора, к дороге, по которой должны вернуться товарищи. Ради мальчика Эсуги отгоняла от себя недобрые предчувствия и пыталась казаться веселой. Юный друг даже пообещал покатать ее на своем коне при условии, что она не станет больше переживать за Юсэка.
Уже темнело, когда Эсуги и Игнат, вновь выбравшись из хутора, стояли у обочины дороги в ожидании отряда.
— Ну почему их нет? — сокрушалась Эсуги.
— С тетей Синдо ничего не случится. Она знаешь какая храбрая! Даже дядя Петро не такой. Правда — не вру. Спроси кого хочешь. — И, очевидно желая сменить разговор, Игнат гордо сообщил: — А меня тетя Синдо просила дядю Петра папой звать.
— А ты?
— Не знаю. Только неудобно почему-то…
Эсуги улыбнулась.
— Чего неудобно-то? Ведь это большая радость — иметь папу! Да еще такого, как дядя Петро. Его все уважают. Я тоже хотела бы иметь такого отца.
Игнат вздохнул, глубоко, по-взрослому.
— Ладно, подумаю. — Услышав топот копыт, он притих и тотчас же запрыгал на месте: — Едут! Что я говорил, а! — Схватив Эсуги за руку, он потащил ее навстречу отряду.
Синдо ехала впереди, за ней, образуя ровную цепочку, остальные. Но как ни приглядывалась Эсуги, Юсэка среди них не находила. Игнат это заметил раньше: уж своего Серого он отличил бы в самом большом табуне. Однако он молча следил за Эсуги, которая, как ему казалось, вросла в землю.
— Его нет! Его убили! — прошептала она, едва держась на ногах.
Осадив коня, Синдо сошла на землю. И по выражению ее лица Эсуги поняла, что случилась беда.
— А где Юсэк? — спросила она, не имея сил сдвинуться с места. — Почему вы молчите?!
— Он жив, — ответила Синдо сухо.
— Жив? — повторила Эсуги. — Где же тогда он? Где?..
— Остался там, на хуторе. — Синдо не могла сейчас сказать правду.
— Зачем?
— Так нужно. Я не могу тебе объяснить. Это тайна.