Журнал «Байкал» 2010-01

Эрдынеев Александр Цырен-Доржиевич

Ходили по парку, под сенью липовой аллеи, посаженной Баратынским. Деревья высокие, черные, на верхушках галочьи гнезда, птичий грай. Овраги, сливающиеся в один. Гроза, несколько капель дождя, павильон — северо-восточный ветер и солнце — между тучами. Вспомнилось тютчевское: «Люблю грозу в начале мая…». В пруду — резиновая лодка. Идет реставрация часовни. Верхняя часть в лесах.

* * *

Тебя мир создал как поэму из лунно-солнечных соцветий. Давно в душе лелею хризантему, но лепестки ее срывает ветер. Ушли ромео и меджнуны. Любви порывы своенравны. И

посвятивший Афродите руны в ночи свои зализывает раны. А жизнь как череда мгновений уходит, чтоб не повториться. И остаются в сердце сновиденья. И женщина единственная снится.

7.5. Пятница.

Наконец-таки, съездил в Химки, в филиал Ленинки, где хранятся иностранные издания до 1950 г. Там же газетно-журнальное хранилище. Далековато, надо ехать еще от м. «Речной вокзал» на автобусе, кажется, 244 или 344. Получил три книги: «Голубые анналы», т. 1 (изданный Ю. Н. Рерихом), Т. Шмидт «Миларайба в танках» и Бако «Жизнь Марбы». Заказал на две последних микрофильм. Попросил сделать быстрее.

Поехал в ИВ АН. Там укороченный день, в связи с праздником. Никого не застал, встретился лишь по дороге с Г. М. Бонгард-Левиным и Р. Е. Пубаевым. С Регби Ешиевичем немного посидели во дворике Архитектурного института, поговорили о главе для монографии «Буддизм в Азии».

В Ленинке часа два позанимался (Ольденбург. «Буддизм и буддийские легенды», «Легенда о быстротечности — сын и ответы отца, матери, жены и сестры»).

Посидел у памятника Пушкину. Прогулялся с часок по Тверскому бульвару. Вспоминал, как с Сашей Соловьевым гуляли здесь в безмятежные аспирантские годы, около десяти лет назад. Помнится, как будто это было вчера. День рождения поэта, 6 июня. День выдался тогда голубой-голубой, на радость поклонникам Пушкина. Сам он стоял понурив голову и держа шляпу за спиной — на фоне кинотеатра «Россия».

Кольцо народа вокруг П. и река цветов у подножья: каллы, гладиолусы, сирень, розы, тюльпаны, нарциссы и даже лесные ландыши — все цветы Москвы и Подмосковья поэту. Природа наполнила их свежестью, красками, ароматом.

А маленькие москвичи берут из рук прохожих цветы и расставляют их вокруг монумента. Ходят, как балерины на цыпочках, мягко и осторожно, потому что некуда ступить — везде цветы…

* * *

Н. Гениной

На Арбате живет Натали, в старом доме на Старом Арбате. Ей стихи интересны мои и легенды о Миларайбе. Удивляюсь я сам, отчего ей так нравится слушать об этом — об отшельнике, ставшем поэтом и ушедшем от мира сего. Жил в пещере в тибетских горах и питался порой лишь крапивой: одинокий буддийский монах, жизнь свою посчитавший счастливой. И на склоне вечерних вершин, созерцая века и мгновенья, он обряд очищенья вершил, золотые слагал песнопенья. И олени сбегались к нему, и охотник вставал на колени. Натали, может быть, потому ты молчишь и внимаешь легенде. Я могу говорить до утра и еще целый день, если надо. Только мне закругляться пора и в гостиницу топать с Арбата. И библейские очи твои все задумчивей, тише, печальней. «Очень странная ты, Натали», — уходя говорю на прощанье… И над тихой усталой Москвой проплывает

ночная прохлада. И беседует в полночь со мной на бульваре Тверском Миларайба.

8.5. Суббота.

С утра пошел в читальный зал диссертаций. Сделал выписки из диссертации Савицкого «Цаньян Джамцо: песни, приятные на слух» (о тибетском стихосложении, о стихотворной технике Миларайбы).

Выбрал место для занятий у окна с удачным видом на Кремль и лужайку перед воротами, она ярко-зеленого цвета, так и хотелось спрыгнуть и пробежаться по ней босиком, распевая песни Цаньян Джамцо.

По мотивам Цаньян Джамцо

I

Нежная кукушка прилетела из страны далекой Мон. Персиковое дерево запело. Бирюзою светит небосклон.

II

У моей любимой в тихой песне есть простые нежные слова. Слух они ласкают, мое сердце, и от них кружится голова.

III

Я храню как тайну с милой встречи. Никому открыться не могу. Знают путь мой только зимний вечер и следы на белом, на снегу.

IV

Никому я не открою тайны. Лики будд глядят сквозь времена. Как уйти мне снова из Поталы в час, когда восходит первая луна.

V

Никому я тайны не открою. Нежно милой светится лицо. И любовь моя всегда со мною — это я, Ригдзин Цаньян Джамцо.

Пообедав в зале диссертаций, пошел в Ленинку, где часа два провозился в каталогах, выписывал зарубежные издания о Миларайбе и тибетской поэзии. Издание Боссона «Монгольская версия намтара Миларайбы» оказалось недоступным. Taipei, если это Тайвань, не подлежит международному книгообмену. По международному каталогу выяснилось, что это издание есть в библиотеке Конгресса и Беркли (США).

В пять часов — у м. «Площадь революции» — встреча с Н. М. Поехали на речном трамвае, сошли на Университетской. Поднимались вдоль трамплина. Высоко, по песчаной дорожке. Со смотровой площадки на Ленинских горах обозревали Москву. Линия закатного света, ближняя часть в тени, дальняя — на свету. Сталинские высотки, шпага Останкинской башни… Долго сидели у фонтанов. Игра воды успокаивает. Закрыв глаза, слушаешь шелест падающей воды. Эта аллея — одна из самых ухоженных в Москве. Растут южане — кипарисы с мягкой можжевеловой хвоей, северяне — сумрачные строгие ели. Газоны еще не зацвели. Здесь любимое место Н. Можно условно составить список семи чудес Москвы. Это, помимо Университетской аллеи, Большой театр, Собор Василия Блаженного, Ленинка, Останкинская башня, переулки старой Москвы, Малая Бронная с Патриаршими прудами…

Восточные импровизации

I

Идет караван к Алашани. Пески, саксаул, солончак. От жажды спирает дыханье, и боль отдается в висках. Давай отдохнем хоть немного в тени нам приснившихся рощ. Пусть будет короткой дорога и долгим нечаянный дождь. О путь от колодца к колодцу, и ноша верблюдов тяжка, и вслед уходящему солнцу вздымаются горы песка.