Журнал «Байкал» 2010-01
Шрифт:
Обрабатывал литературу — семь книг. Оказывается, Хайссиг имеется в БФ в Улан-Удэ. Посему не стоит заказывать на ксерокс. Сходил в Музей восточных культур. Выставка «Китайский фарфор и керамика».
Посидел в зале Рериха. Прошелся вниз по Подколокольному переулку, прямо до метро «Ногина».
До закрытия сидел в Ленинке. В ЦДЛ взял билет на вечер Д. Самойлова.
Несколько дней заглядываю в сборник стихов, подаренный Н. М. Китайская классика освежает чувства, отрешает от суеты.
Читая Бо Цзюй-И
В Ленинке — обработка полученной литературы. Хайссиг. «Каталог книг, хранящихся в германских библиотеках». Есть Миларайба. Очень богатый ссылочный аппарат у Хайссига.
С каталога, хоть и скука, начинается наука.
Вечером — в ЦДЛ. Вечер поэзии Давида Самойлова (стихи последних лет, есть и ретро). Начал со стихотворения о Моцарте. Читал по памяти, потом с листа (последние вещи). Запомнились отдельные строки:
Мне выпало счастье быть русским поэтом… Несчастье родиться в столетье проклятом.На вечере Д. Самойлова, за несколько минут до его начала, на лестнице, ведущей на второй этаж, встретился с Борисом Слуцким, но поговорить с ним не успел, лишь тепло поздоровались. После ЦДЛ решил пройтись по Малой Бронной. Кафе «Аист», три тополя старых — все на месте. Пруды Патриаршие, грузный Крылов, черные лебеди, пары влюбленных.
Встреча с Б. Слуцким пробудила, как говорится, рой воспоминаний о временах не столь давних. Лет восемь назад в свои аспирантские годы я посещал московскую литературную студию — единственную тогда в столице. Самым притягательным был семинар Б. А. Слуцкого. Его личность высоко котировалась в щепетильной на авторитеты столичной литературной среде. Приходили сюда и студенты из Литературного института с тайной надеждой, что они удостоятся внимания Слуцкого.
В большой просторной комнате в неделю раз собирались «семинаристы». Б. Слуцкий сидел, откинув слегка назад крупную седовласую голову. Он жестом приглашал новоприбывших читать свои стихи. После чтения одного стихотворения «грозный» Слуцкий останавливал выступающего и приглашал другого. Он не особенно церемонился с собравшимися и относился
Я несколько занятий был в качестве слушателя. Действительно, семинар был весьма полезен для присутствующих. Общение, чувство творческого соперничества под оком опытного учителя — большой импульс для поэтического самосознания и самоопределения. Когда же пришел и мой черед почитать свои вирши, Слуцкий тем же коротким жестом пригласил меня выйти на «сцену». Я прочитал стихотворение, ожидая его обычного «спасибо» с последующим «садитесь». Но последовало: «Продолжайте». Тут я выдал на память целый цикл стихотворений, около десяти. Дело кончилось тем, что Борис Абрамович предложил через пару недель устроить обсуждение моих стихов. Так я был принят в Литературную студию по семинару Б. Слуцкого, которую окончил с подтверждающим этот факт документом.
Мне претили «свадебные» от литературы генералы. Б. Слуцкий к таковым не принадлежал. Он, кстати, предварял вечер Д. Самойлова в ЦДЛ своим коротким, но емким выступлением.
Москва — государство в государстве. В поэзии это особо ощущается. Столичные поэты отличаются своей претенциозной суетностью, приверженностью к эфемерным знакам своей «исключительности». Опутанные змеями своего тщеславия и творческой импотентности, они напоминают Лаокоона. Загляните в ЦДЛ, и вы услышите звон кандалов сансары на каждом завсегдатае этого «гадюшника», по выражению Вл. Бояринова.
В Москве ощущаешь подводные течения в литературе. Официоз не приемлется, идеология и талант — вещи несовместимые. В толстых журналах чаще печатаются толстые поэты, удел молодых — дожидаться своей очереди. Испытание Москвой для многих поэтов оканчивается плачевно. Но повариться в столичном котле необходимо для творческой самооценки. Аполлон, кажется, поглядел в мою сторону и даже слегка улыбнулся.
В государстве поэзии нету провинций. Где поэты рождаются, там и столицы.Членство в Союзе писателей СССР, который по своему статусу являет особого рода «министерство» интеллектуально-идеологического свойства, сразу возвышает избранника муз над пишущей братией. Определенные льготы, поездки в Дома творчества в курортных зонах страны, где круглогодично пасутся московские борзописцы, для которых Литфонд как дойная корова. Бронтой Бедюров, который чувствует себя в литературных кругах столицы как рыба в воде, упрекнул меня за то, что я еще ни разу не побывал в Переделкино: «Ты ведешь себя как Будда, у которого в запасе целая вечность. А москвичи успевают пользоваться благами жизни, пока ты занимаешься созерцанием собственного пупа».
Приняли меня в ССП четыре года назад по двум изданиям: «Золотому седлу», тоненькой книжечке в иркутской «Бригаде» 1975 года и «Горному бубну», вышедшему годом позже в Улан-Удэ. Особой радости я почему-то не испытал, воспринял это как должное, хотя некоторые сомневались, пройду ли я сквозь московское сито. Максим Эрдынеев подарил мне по этому случаю свою работу — резьбу по дереву с изображением саянского яка. В шутку я называю его своим «зооморфным» портретом.
Издаться в Москве национальному поэту, пишущему достойно на русском языке, очень не просто в силу ряда причин, о которых не хочется шибко распространяться, поскольку это больше связано с идеологией и конъюнктурной возней вокруг литературной кормушки. Вл. Бояринов, работавший редактором в издательстве «Современник», заметил рукопись моего поэтического сборника «Дикая акация», которую я прислал в Москву. Потом мне рассказывал Володя Бояринов, мои стихи ему сразу понравились, и с его легкой руки, как я теперь понимаю, они увидели свет в столичном издательстве в 1980 году.