Журнал «День и ночь» 2011-03 (83)
Шрифт:
Жители хутора появлялись у Порфирия Корнеевича нечасто. В памяти осталось лишь общение с одним из учеников Иванова. Он рассказал несколько историй о жизни Порфирия Корнеевича. Вот одна из них. Во время войны, когда немцы захватили Украину, Порфирия Корнеевича пытались отправить в Берлин. Известно, что фашистские бонзы отыскивали всяких чудодеев. В Германии было более пятидесяти исследовательских центров, где изучалось проявление аномальных способностей и оккультных традиций в разных странах мира. Сначала Порфирия Иванова подвергли испытанию: поливали ледяной водой из брандспойтов несколько часов на морозе, закапывали в сугроб, возили в мотоциклетной коляске, пытаясь заморозить. Но того, что произошло с генералом Карбышевым и тысячами других военнопленных, которых фашисты замучили до смерти, поливая на морозе ледяной водой, с ним не случилось. Он
Однажды утром после завтрака Порфирий Корнеевич сказал мне: «Володя, пойдём, будешь помогать мне отвечать на письма». Сели мы за стол, и он протянул мне довольно объёмистый труд некоего московского мистика, который пытался исследовать феномен Иванова. Текст был насыщен философскими категориями и написан сложным языком. «Читай!» — сказал Порфирий Корнеевич. После того, как я прочёл текст, он спросил: «Что будем отвечать?» В этот момент в моей голове возникла фраза:
«Написал ты много, но подлинного знания о мире и человеке у тебя нет. Желаю счастья, здоровья хорошего. Учитель».
Фраза абсолютно не моя. Я воспроизвёл её и спросил: «Так, Порфирий Корнеевич?» «Да, так, — сказал он, — пиши». Он подписал эту бумагу и её отправили мистику. Обдумывая этот случай, я понял, что он использовал мой мозг как некий инструмент, поскольку не обладал систематическим, а, тем более, философским образованием.
Только мы закончили процесс ответа на письмо, как вдруг появляется бородатый мистик. Глаза горят, «власы подъяты в беспорядке» и падает в ноги Порфирию Корнеевичу с криком: «Учитель, отпусти грехи!». И тут я впервые услышал, как Порфирий Корнеевич повысил голос. «Ну-ка встань! — сказал он ему. — Что ты себе позволяешь? Нет, нет на тебе никакого греха!» Впоследствии я читал немало высказываний людей, Иванова не знавших, о том, что он поощрял поклонение себе, как некоему живому богу. Но этот случай свидетельствует об обратном. Не поощрял он, а пресекал поклонение себе. Об этом же свидетельствует и следующее его высказывание: «Я — человек, борюсь в Природе за продолжение жизни, за эволюционную систему».
После визита нашей делегации в Свердловский горком партии, нас посадили обедать. Затем Валентина Леонтьевна отозвала меня в сторону и сказала: «Володя, Учитель просит тебя поехать в Управление профилактической медицины Министерства Здравоохранения и рассказать о том, что тут происходит». «Хорошо», — ответил я. Утром следующего дня Порфирий Корнеевич проводил меня до калитки, обнял, поцеловал и сказал на прощание: «Иди, Володя, со мной иди!» Я вышел из хутора Верхний Кондрючий и оказался на круглой поляне, окружённой деревьями и кустарниками. Вдруг я вошёл в весьма странное состояние сознания: я увидел, что в воздухе появилась золотистая пыль, маленькие светящиеся искорки. Структура окружавших меня растений изменилась: вместо устойчивых вещественных форм меня окружали потоки энергии, подобные разноцветной мозаике. У меня возникло ощущение, что я способен управлять этими потоками и даже слепить вещь из энергии. Я забыл человеческую речь. Произошла полная остановка мысли, отключение внутреннего монолога. Думаю, что это был подарок Порфирия Корнеевича мне на прощание. Не знаю, сколько я пребывал в таком состоянии: чувство времени полностью исчезло, как будто это было одно длящееся мгновение.
Впоследствии это состояние стало возникать самопроизвольно. Стоило мне сконцентрироваться на каком-либо объекте — и я снова входил в это странное состояние. Однажды, примерно через месяц после поездки к Порфирию Иванову, я вёл семинарское занятие в студенческой группе. Сконцентрировавшись на ответе студентки, я вдруг вошёл в изменённое состояние сознания. В пространстве появились золотистые
Между тем, состояние аудитории начало меняться. Вдруг у меня возникло ощущение, что я должен немедленно прервать семинар. Я положил журнал в папку, кивнул студентам и вышел из аудитории. После этого я целую неделю отлёживался дома, пытаясь взять под контроль спонтанно возникающее изменённое состояние сознания. Мне это удалось. Больше оно никогда не появлялось непроизвольно.
Но вернёмся к моей поездке. Приехав на железнодорожный вокзал в Ворошиловграде, я обнаружил, что билетов на московский поезд нет. Стоило в здание вокзала кому-либо войти, как к нему бросалось несколько человек с вопросом: «Нет ли билета до Москвы?». Попытавшись купить билет таким образом, я понял, что в Москву мне на этом поезде не уехать. Вдруг я вспомнил слова Порфирия Корнеевича, которые он сказал мне на прощание: «Иди, Володя, со мной иди!» — и мысленно обратился к нему за помощью. Не прошло и минуты, как в здание вокзала вошла женщина средних лет, к которой никто из желавших уехать почему-то не бросился, подошла ко мне и спросила: не нужен ли мне билет до Москвы. Через полчаса я лежал в купе на верхней полке и осмысливал всё происходящее.
Приехав в Москву, я, не заезжая в МГУ, отправился к ученику Порфирия Иванова — учёному-термодинамику Игорю Яковлевичу Хвощевскому, адрес которого дал мне Порфирий Корнеевич, и рассказал ему всё. Вместе с ним мы выработали стратегию поведения во время моего визита в Министерство Здравоохранения. Решив, что визита и словесного общения будет недостаточно, я написал письмо на четырёх машинописных листах на имя начальника Управления профилактической медицины. В нём я подробно описал свои впечатления о Системе Иванова, о том, что там происходит и о запрете приёма больных местными властями. Начальник Управления меня, разумеется, не принял, а отправил к одному из своих заместителей — функционеру сталинской закалки. Китель на нём смотрелся бы гораздо естественнее, чем штатский костюм. Заместитель выслушал меня и сказал: «Вы знаете, мы много слышали о Порфирии Иванове, о его методах лечения и профилактики, но, на наш взгляд, все эти методы ненаучны и мы не можем разрешить их применение. Тем более что он не имеет медицинского образования». В связи с этим вспоминается запись в «Тетрадях» Порфирия Корнеевича: «Все теоретики теориею своею окружаются, а чтобы делать, так и нету».
На замечание чиновника я ответил, что Гиппократ и Гален тоже не имели диплома об окончании советского медицинского вуза. Это его страшно разозлило. Он стал со мной очень резко говорить и завершил визит. Уходя, я сказал, что считаю своим долгом оставить письмо на имя начальника Управления профилактической медицины. «Это ваше право», — сказал чиновник. Так я и сделал. Зашёл в приёмную и зарегистрировал письмо. Думаю, что оно хранится в недрах архива Министерства, как одно из многочисленных свидетельств косности советской системы здравоохранения.
Вернувшись к Игорю Яковлевичу, я рассказал ему о результатах своего визита и о том, что надо сообщить о них Порфирию Корнеевичу. «Письмо по почте не отправляй, — сказал Хвощевский, — перехватят. Только через меня». Я написал большое письмо, которое закончил словами: «Таковы, Порфирий Корнеевич, неутешительные результаты моего визита» и оставил его И. Я. Хвощевскому. Прошло более месяца. Вдруг я получаю от Порфирия Иванова письмо:
«Володя, учитель не получил от тебя никакой весточки. Что случилось? Как ты съездил в Москву? Ответь. Желаю счастья, здоровья хорошего. Учитель».
Не знаю, по какой причине письмо не дошло. Видимо, его всё же перехватили. В тот же день я пошёл на почту и отправил телеграмму, текст которой занял целый машинописный лист. В ней я рассказал Порфирию Корнеевичу о результатах своего визита. Отправил я её с обратным телеграфным уведомлением о вручении. Уведомление пришло только через шесть дней.
Просматривая выписки из «Тетрадей», я не раз задумывался о глубинной жизненной мудрости Порфирия Иванова.
Так, например, Порфирий Корнеевич весьма критически относился к технике и достижениям современной цивилизации. В «Тетрадях» он пишет: